Курдский князь - [22]

Габиба молча выслушала речь старика, попросила его подождать, немного, вышла из комнаты, и вскоре воротилась с письмом в руках.

— Почтенный старец, — сказала она курдскому первосвященнику, в присутствии Мехмета: — это письмо объяснит отцу, почему я не могу немедленно к нему возвратиться. Вы приняли в моей судьбе такое живое участие, что я сообщу и вам причины, которые удерживают меня здесь, а вы, по доброте своей, потрудитесь сообщить об них посланному моего отца. Я жила два года под кровом Мехмет-бея; он поступал со мною так хорошо, как я только могла ожидать от человека его веры и его племени. Он сделал для меня все, что мог, назвав меня своею законною женою. Я однако не считаю его своим мужем; это было бы противно моей религии; но я была бы очень неблагодарна, если б не считала его своим благодетелем. Вы знаете его положение, и какие его здесь окружают опасности. Покуда судьба его не будет решена — и я надеюсь, что нам не придется долго ждать, — я с ним не расстанусь. Пусть мой отец успокоится: я остаюсь не с господином и не с любовником, а с другом, которому нужны помощь, сочувствие, подпора бескорыстной дружбы. Отец одобрит мое поведение, и я чувствую по спокойствию моей души, что Бог меня не осудит.

— Габиба! — воскликнул Мехмет, не веря своим ушам.

— Ни слова более! — сказала Габиба повелительным тоном. — Не уговаривай, не благодари меня. Ты помнишь наш уговор. С той минуты, как ты добровольно отказался от прав, которые дает тебе надо мною твой закон, ты стал моим благодетелем. Не препятствуй мне посвятить тебе последние дни, которые я проведу между людьми.

Затем Габиба стала расспрашивать о намерениях правительства относительно Мехмета. Курдский шейх, видя, что она решилась остаться в Константинополе до развязки приключений бея, поспешил сообщить ей все подробности, относящиеся до этого дела. Султан и главные министры были расположены к милосердию и имели в виду удержать бея в столице на неопределенное время, назначить ему приличное содержание и предоставить ему в пользование дворец, в котором он жил, со всем, что в нем находилось, с мебелью, лошадьми и слугами, которые впрочем большею частью были шпионы или переодетые солдаты. Другие министры, также как и некоторые члены императорского семейства, настаивали на том, чтобы его наказали построже. Допуская, что публичная казнь произвела бы неблагоприятное действие на курдское племя, они с другой стороны опасались, чтобы подобная снисходительность не повела к дурным толкам и не послужила поощрением к новым бунтам. И в самом деле, если Мехмет-бей, человек, постоянно действовавший вопреки закону, производивший в пустыне и по дорогам разбои, если такой человек вместо наказаний получал прекрасный дом и богатое содержание, — не дало ли бы это повода всякому разбойнику хвастаться своими преступлениями и требовать за них награды? Министры, расположенные к снисходительности, продолжал шейх, слегка поколебались от этих доводов, и спросили у людей другой партии, какую меру они присоветуют, если им кажутся опасны и безусловная строгость, и крайняя снисходительность. Враги Мехмета отвечали, что существует много средств на то, чтобы удержать его в Константинополе, например, обещание благоприятной развязки дела, пока не представится случай отделаться от него незаметным образом, без шума. В поддержание этого предложения было приведено много прекрасных примеров из истории Оттоманской империи. Но совет отверг с негодованием такие средства: тем заседание и кончилось. Таково было положение дел по словам духовного главы курдов. Он в подробности исчислил всех друзей и врагов Мехмета, советуя ему безусловно доверять первым и ни на полслова не верить вторым. Он также указал ему на некоторые необходимые хлопоты по его делу, и умолял его не пытаться бежать, не слушать советов возмутителей, и полагать всю свою надежду на султана и на великого визиря. Потом он удалился, обещая часто навещать пленного и доводить до его сведения все, что он узнает об его судьбе.

Другие важные лица последовали примеру этой духовной особы, и вскоре комната Мехмета стала походить на кабинет министра.

В Европе, такие съезды были бы добрым признаком для обвиненного, но на Востоке — дело другое. Хотя в немилости и в плену, Мехмет все-таки был бей, был начальник своего племени, одним словом важная особа, и отдавать ему должные почести казалось таким же естественным делом, как греться у огня в холодную погоду. Самое подозрительное правительство не нашло бы излишним такое усердие, и нередко роковой шнурок заставал свою жертву, окруженною многочисленным двором, который присутствовал при казни.

Впрочем, не все посетители Мехмета вели одинаковые речи. Одни говорили то же, что и курдский шейх; другие тщательно избегали политических разговоров; третьи кричали против правительства и подавали Мехмету много дурных советов. Между лицами, приставленными к особе Мехмета, находился церемониймейстер, который предписывал ему необходимые визиты и вообще все действия, которых требовал этикет. Мехмет очень хорошо знал, что под предлогом придворного церемониала, ему отдавались приказания, которым нельзя было не повиноваться. Поэтому, когда Гуссейн-эфенди намекнул ему, что великий визирь конечно с особенным удовольствием примет его посещение, Мехмет поспешил отправиться в сопровождении своего гофмейстера, во дворец Решид-паши. Его свита отличалась многочисленностью и роскошью костюмов, хотя и состояла из переодетой стражи. Прибыв во дворец визиря, Мехмет тотчас был принят его светлостью, который даже вышел к нему навстречу до первой ступеньки лестницы. Все посещение прошло в обоюдных любезностях. Визирь выразил свое удовольствие, что такой знаменитый гость наконец пожаловал в столицу, и свое давнишнее желание с ним лично познакомиться. Он с особенною заботливостью расспрашивал, удобно ли приготовленное для него помещение, извинялся, что не мог отвести ему лучшего дома, и просил Мехмета передавать ему все свои желания, вперед обязуясь исполнять их. Мехмет с своей стороны рассыпался в выражениях признательности за сделанный ему прием, так что не предупрежденный зритель никак бы не догадался, что этот разговор происходит между преступником и его судьею. Мехмет, по внушениям своего гофмейстера, выразил желание бить челом султану, и визирь уверил его в своей готовности довести это желание до сведения монарха и выразил надежду, что ответ будет благоприятный. По незаметному знаку визиря, также незаметно повторенному гофмейстером, Мехмет встал.