Курдский князь - [20]

Потом, как бы не замечая странной ноши своего гостя, он приветливо указал ему на дверь дома, сам пошел впереди его по лестнице и ввел его в комнату, где толпа женщин суетилась и щебетала, как стая воробьев, столпившаяся в морозное утро на одном кусте. «Не можешь ли ты отвести мне особую комнату? — спросил Мехмет у старика: — моей жене нужен покой».

Одна из женщин тотчас бросилась отворять Мехмету дверь боковой комнаты, куда он и вошел без дальнейших церемоний. Там он положил Габибу на диван, снял с нее покрывало, стараясь, чтоб ей было по возможности удобно. Но недолго давали ему распоряжаться: вскоре ворвалось в комнату все население гарема с подушками, одеялами, трубками, кофеем, вареньем и всеми возможными восточными угощениями. Пусть читатель не удивляется такой непринужденности турецких женщин в присутствии чужого мужчины. Этот мужчина не считался чужим, потому что был допущен в гарем, что у него тут была жена, следовательно считался родственником, братом, и его присутствие никого не стесняло. Даже старый Гассан не видел тут ничего предосудительного. Его только удивило, что его невестка Фатма не находилась между женщинами, исполнявшими долг гостеприимства. Он спросил о ней, но мать Эрджеба шепнула ему на ухо, что сын увел ее в сердцах, и старик не настаивал. Когда Мехмет убедился, что его возлюбленная ни в чем более не нуждается, он подумал, что не мешает ей дать отдохнуть, и попросил Гассана позвать слугу, которому велено было собираться в город. Оба отправились в переднюю и старик послал невольницу за слугою. Она вскоре воротилась вместе с Эрджебом.

— Баед в лихорадке, — сказал он отцу, к тому же он вечно перезабудет, что ему поручают; скажи мне, что тебе нужно. Я сам пойду в город.

Гассан, по-видимому, был тронут услужливостью сына, и предоставил Мехмету дать ему нужные поручения.

— Будете довольны моею точностью и быстротою, — сказал Эрджеб улыбаясь очень непривлекательно; — о верности не говорю: я сын моего отца.

— Да, да, — отвечал Мехмет, — об этом и говорить нечего. Так не забудь же: сахару, уксусу, чаю (это сухая трава, что привозят из Англии), а главное лекаря и хины.

Эрджеб выслушал эти поручения с принужденным видом и какою-то зловещею улыбкою, потом сделал отцу какой-то знак и уехал. Отец на этот знак отвечал удивленным и беспокойным взором, но тотчас оправился и принял обычный спокойный вид. Потом он принялся переговаривать наедине с гостем о разных предметах, которые касались общих интересов. Читатель вероятно уже догадался, что почтенный старец служил бею укрывателем и шпионом. Он, как мы уже видели, дал знать Мехмету о проезде курьера с казенными деньгами; у него складывалось все то, что отнималось у караванов, проходивших через эту часть Азии, и на его долю выпадала изрядная частица добычи. Как все люди, промышляющие в больших размерах и чужим добром, Мехмет был очень сговорчив в денежных делах, и никогда не скупился на вознаграждение за услуги. Поэтому разговор был самый дружелюбный, и старик ушел, очень довольный своим гостем.

Мехмет воротился к Габибе и нашел ее посреди толпы женщин, которые осыпали ее вопросами и любезностями. Хотя привыкшая к вечной болтовне гаремов, Габиба, вероятно по своей болезненной слабости, с трудом переносила этот шум, и ее муж, заметив это, поспешил спросить ужин. Это открыло новое русло бурному потоку. Тут уж было не до разговоров. Все женщины кинулись в разные стороны, и вскоре воротились со складным столиком и большим подносом, с салфетками и скатертью, с деревянными ложками и оловянною посудою. Потом пошло кушанье: тут была и битая говядина, и душеная рыба, и кислое молоко, и кипяченые сливки, и мед, и варенье, и печеные плоды, и пироги, и овощи в масле, и катушки из овсяной муки, завернутые в виноградные листы, и говядина жареная и после еще вареная в своем соке, и наконец целый козленок, зажаренный в земляной печи, а в заключение огромный пилав, то есть рис, потопленный в масле[3].

Мехмет с беспокойством смотрел на Габибу, каждую минуту ожидая возвращения лихорадки. Но, было ли то следствие сильного моциона, или действие найденной Мехметом травы, только в тот вечер припадка не было. Хотя еще очень слабая, Габиба чувствовала себя хорошо. Сознание выздоровления скоро в ней стало так сильно и ясно, что ей стало жаль верного убежища, которое они покинули.

Ночь, последовавшая за этим утомительным днем, уже приближалась к концу, когда Мехмета, уснувшего у входа в комнату Габибы, разбудил легкий шум. Дверь скрипнула, и перед ним явилась Фатма, жена Эрджеба, бледная и дрожащая. «Эрджеб тебя предает, — сказала она. — Беги, Мехмет, и поручи мне свою жену».

— Ради Бога беги, — почти в то же время вскрикнула Габиба, проснувшаяся в одно время с Мехметом: — беги, обожди опасность, я останусь здесь, и когда ты захочешь, я явлюсь к тебе.

— Фатма, поручаю ее тебе, — сказал бей после некоторого колебания, и остановился в нерешимости перед Габибою, но он очнулся при голосе обеих женщин, умолявших его удалиться, и кинулся в сад, а оттуда в поле. Но где искать убежища? Он знал много удобных уголков в окрестностях. Но они также были известны Гассану, а может быть и Эрджебу. Обдумывая куда бежать, бей взобрался на пригорок, на котором расположена деревушка. Тут он вдруг вспомнил о некоем Османе, бедняке, которого он когда-то вырвал из рук у своих людей, собиравшихся его зарезать. «Тебе, могучий князь, не может понадобиться такой ничтожный человек, как я, — сказал ему тогда несчастный; — но если есть на свете люди слабые, к которым ты благоволишь, то я молю Аллаха, чтобы мне довелось послужить им».