Купина - [48]

На другой день состояние его не ухудшилось, он был в сознании, разговаривал. Это сразу подняло у меня настроение, и тут я стал надеяться, что спасу его. Начал бороться за его жизнь. Видимо, еще погода сделала свое, утро было ясное, ветер кончился, стало теплее. Природа нам помогает, надо теперь хорошо работать.

Вышел из пещеры, посмотрел кругом, наверху палатка стоит. Обрадовался. Значит, наши сделали вершину и спускаются. Теперь не пропадем. Палатка недалеко. Крикнул. Высунулся Кузьмин.

— Вы живы?

— Да! Давайте сразу вниз! — кричу.

А Кирилл мне:

— Габлиани и Кухианидзе не видели?

Тут я почуял неладное.

— Ведь вы же вместе были?!

— Разошлись мы, — говорит, — потерялись.

Пока разговаривали, наверху показалась двойка. Отлегло от сердца. Кирилл и Джумбер, не дожидаясь подхода связки, начинают спускать Мишу. Я его одел, собрал необходимые вещи. Посадили мы Мишу на снег и повезли вниз. Как раз хороший склон попался на этом участке. На скалах Миша сам пошел. Где опасно, где требуется техника, он сразу лучше себя ведет. Я даже старался выбирать путь, где скалы потрудней, на них он приходил в себя.

Кирилл и Джумбер тоже плохи, еле двигаются. Спустились на 7000, до седловины — двойки нет. Стало холодно, мороз градусов сорок. Опять вырыл пещеру, посадил туда Мишу. Хотел было наверх подняться, ребят встретить. Время семь часов вечера. Смотрю: идут. У Илико все лицо черное, обмороженное. Один шакельтон[21] соскочил, он даже не почувствовал. Говорит плохо.

Сразу поставил палатку, развел примус, стало в ней теплее. Перенес туда Илико, осмотрел его. Ноги черные до колен, руки — выше кистей. И все лицо. Стал делать ему массаж, хотя всем ясно — Илико до утра не доживет. Спрашиваю его: «Как вышло, что вы разошлись?» А он языка не может повернуть, еле прохрипел: «Внизу все скажу». Я его растираю, а он еще шепчет, рот пересох, еле слышно: «Мне тебя, Чхумлиан, жалко. Мне тебя очень жалко: не дошел ты до Центральной вершины». Шоколад выплюнул, а напиться никак не мог, все воды просил. (Организм на высоте так обезвоживается, что жажда становится неутолимой. Был случай, когда альпинист выпил сразу семнадцать кружек чая и отметил при этом, что почки его выделили совсем немного жидкости и всего один раз. — А. К.)

У Теймураза почернели пальцы на ногах и на руках, но он был лучше. Хоть и понимал, что остался без пальцев, но верил, что выживет, Разговаривал хорошо. Я обрабатываю его и заодно расспрашиваю. Оказывается, рюкзаки они оставили все четверо, не доходя до вершины. Вышли, нашли записку Абалакова. Кирилл и Джумбер пошли искать записку Ерохина, а Илико и Теймураз стали потихоньку спускаться. Погода плохая, видимости никакой. Кирилл и Джумбер падали, но веревка врезалась на гребне в снег, и они задержались. Кирилл повредил плечо. На спуске Кузьмин и Медзмариашвили нашли свои рюкзаки, а Габлиани и Кухианидзе прошли мимо, заблудились в пурге и тумане. Первые ночевали в палатке с продуктами, с примусом, а вторая связка осталась без всего.

Накормил я всех, напоил, взял примус и пошел к Мише в пещеру. Сделал кисель. Две ложки насильно влил ему в рот, а остальное идет обратно. Тут я думаю, плохо дело, один я целый остался, нужно свои силы поддержать, иначе всем конец. Поджарил ломоть сала, поел хорошо. Слышу, Илико стонет: «Воды! Воды!» Топлю снег, опять его пою. Стало светать, никто не хочет шевелиться. Тут я их силой поднимаю и гоню вниз. Одел Мишу, вынес из пещеры. Наступило самое трудное: предстоял подъем на Западную вершину. Миша и Илико на ногах стоять не могут. Нести их на себе невозможно, все-таки 7000. Все должны идти сами. С большим трудом поднял Мишу на десять метров очень крутого склона. Стоим, задыхаемся. Подходит Джумбер. Полные глаза слез. Тихо, чтоб Миша не слышал, говорит: «Илико умер». Одели его, он высунулся из палатки, посмотрел на солнце и упал. Все.

— Что делать будем? — спрашивает Джумбер. — Мы сами не в состоянии двигаться.

— Надо спасать живых, — отвечаю. — Ясно, Илико нам не дотащить. Заложите его камнями на скальной полке. — И все тихо так говорим, не дай бог услышит Миша.

Они так и сделали. Лежит Илико Габлиани на высоте 7000 метров на маленькой скальной площадке под тяжелыми камнями. А на моем сердце лежит такой же тяжелый камень и будет лежать до тех пор, пока не принесу его сюда и не похороню в родной земле.

Догоняют нас теперь уже трое. Миша лежит, встать не может. «Не мучай меня, — говорит, — дай спокойно умереть». Поднять я его не могу, и никто не может. Трое ушли вперед. Тогда я ему: «Если сейчас не встанешь, я отвязываюсь и прыгаю в пропасть». Поверил, встал. Но шага два-три сделает и падает. Я тащу его за веревку, помогаю. Сколько мы поднимались на Западную вершину, я не знаю. Мне тогда казалось — много лет. Но вышли. Вниз пошло легче. Оставили ребятам веревку, сами спускаемся так. Миша, я уже говорил, на скалах лучшие идет. Они нас пропустили вперед.

Внизу уже видна палатка. Нас заметили. Увидели пятерых, все поняли. На ночь мы собрались все вместе. Дали красную ракету. Ночь прошла в кошмарах. Все стонали, бредили. Лучше всех держался Кухианидзе, подбадривал других, говорил о тбилисской воде, о лимонаде, о нарзане. А дела у него были хуже других, пожалуй, хуже всех.