Купавна - [94]

Веришь, дружба, Света будто полоснула меня ножом по сердцу. Но за меня ответил Владимир Иннокентьевич: «Выбирать можно друга, жену или мужа. Родителей, дорогая, не выбирают». «Что ж, поскольку этого нельзя сделать, то… — Она осеклась, но, немного подумав, как бы набравшись решимости, твердым голосом заключила: — Мне очень хочется взглянуть на своего отца. Я бы вынесут ему свой приговор! Могла бы даже сама привести его в исполнение». «Тогда да-да, — пробормотал Салыгин. — Тогда я помогу вам увидеть его».

«Помогите, Владимир Иннокентьевич! Помогите… Я хочу его видеть! Для меня это очень важно».

Я был не в состоянии участвовать в их разговоре, не слышал, что еще говорила Света, но, глянув в ее глаза, заметил: они стали удивительно схожи с глазами Ефросинии Сергеевны, портрет которой внезапно привлек мое внимание.

«Все же на фотографии Ефросиния Сергеевна совсем не такая, какой я видел ее перед войной, — сказал я. — Тут вроде бы она сама не своя, беспокойная…»

«Этот снимок сделан накануне… как ей уйти», — мрачно произнес Салыгин.

«Что ж, она оставила тебя?» — удивился я.

«Нет, она осталась со мной… как видишь… Кто-то убивал, а у нее сердце не выдержало. Очень уж она любила брата своего — фрондера. Страшно переживала. Куда-то тайком ездила от меня, хлопотала о помиловании. Кажется, добилась своего. И когда он пустил в меня пулю, вскорости и умерла… Умерла Фрося на моих руках. Я сам тогда едва держался на ногах».

Вот какая сейчас жизнь у Владимира Иннокентьевича. Так что ты, пожалуйста, дружба, при встречах с ним поимей это в виду. Может, это до поры до времени, но пока щадить надо. Пускай он сам себе пишет записки от имени своей жены. Пусть их пишет тот же Рысенков. При случае напиши и ты, но так, чтобы он не знал, что записочка от тебя. К счастью людей, есть на свете любовь, которую сама смерть не в силах сгубить. У него же к жене самозабвенная преданность. Такая любовь поддерживает в человеке жизнь, и пусть она послужит примером для всех нас».

В нескольких словах Дружба сообщил, что Владимир Иннокентьевич сумел выполнить просьбу Светланы Тарасовны. Правда, свидания ее с отцом не состоялось. Но в соответствующем органе государственной безопасности на стол перед товарищами Градовым и Шатайкиной положили несколько фотографий. На одной из них Николай Васильевич сразу опознал Теодора Шкреда, за которым слепо по молодости пошла Регина Кочергина, погибнув от его же руки.

«Его уж нельзя увидеть, — сказали чекисты. — Убит при попытке к побегу».

* * *

Перевалило за полдень, когда мы двинулись в обратный путь от церкви Покрова на Нерли к древнему поселку Боголюбову, который как бы примыкает к столь же древнему Владимиру.

Над поймой реки кружились стаи ворон.

— Тепла накричат птички, — заметил Салыгин и подмигнул мне. — Словно по твоему заказу.

— Это почему? — не понял я.

— А потому. Одежонка твоя не по сезону.

— У меня нет Ефросинии Сергеевны…

— То-то! — От удовольствия аж прищелкнул он языком и замедлил шаг. — Постой, тут кто-то…

Что за неожиданность? Перед нами, метрах в ста, стоял человек с ружьем, нацеленным в небо. Выстрел прозвучал резко. Эхо прокатилось по пойме и не скоро утихло где-то за Нерлью.

Что за человек? Охотничий сезон не наступил… Салыгин ринулся на второй выстрел. Но «охотник» с не меньшей прыткостью метнулся в сторону, скрылся в кустарнике.

— Подлец! В войну решил поиграть! — Вернулся Салыгин, бросая к моим ногам трупик серо-сине-черной птицы. — Для потехи убил… Встречаются ведь такие! Общипывают природу, будто не жить им. И человека то же самое… Негодяй!

Он произнес это так, точно негодяй убил не только птицу, но поранил и его сердце. Сердито поскрипывал под ногами снег. Владимир Иннокентьевич в сердцах опять заговорил:

— Трудно встречаться с такими! Взять хотя бы братца моей Фросеньки…

Мы молча шли по центральной улице Боголюбова. Подходя к автобусной остановке, Салыгин придержал меня за локоть:

— Знаешь, как-то мы с Фросей побывали в нашем полку. Там новые бойцы, новые офицеры, новая совершеннейшая военная техника. Но осталось старое знамя. Хм… Вернее, нестареющее знамя. Хм… Посмотрел я на знамя наше, вспомнил войну, и слеза прошибла. Сегодня живые перезахоранивают останки мертвых, погибших воинов. В солдатских могилах находят письма, медальоны, фотографии. На некоторых из них могильная плесень стерла все, что было написано. А надо знать ныне живущим, что́ написал человек в своем последнем неотправленном письме, надо установить его фамилию, имя… Вот чем бы надо заняться некоторым шалопаям, а не птичек стрелять…

Он сдернул с рук варежки, усмешливо фыркнул, смотря себе на ладони:

— Волдыри от пешни. Да еще и кровавые! Удивительно, как отчитаюсь за них? Перепадет мне от Фросеньки.

Владимир Иннокентьевич поднял глаза к залитому солнцем небу, и мне показалось, так можно смотреть лишь на само бессмертие.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В одном из своих писем Курганный капитан написал мне:

«Редко ты пишешь! Ну что ж, я с тобою сыграю такую шутку: пришлю много открыток, на каждой проставлю свой адрес и напишу: «Жив-здоров, того и тебе желаю». Тебе останется только подписаться, покраснеть и опустить в почтовый ящик…» И закончил обычным стереотипом: «Приезжай, дружба, поможешь очки подобрать, и что-то придумаем сообща».