Купавна - [75]

— В чем же счастье Агриппины Дмитриевны? — невольно поинтересовался я.

— Как же, великое уважение к себе снискала!

Легко и покойно стало у меня на душе, будто громадную тяжесть сняла Мария Осиповна с моих плеч.

Мы договорились с Салыгиным: я, не теряя времени, иду к Колосковым, он подождет, пока Мария Осиповна сменится с дежурства, вдвоем они пойдут к ней. Потом вместе зайдут к Колосковым. Огородникова, пользуясь случаем, рада будет лишний раз повидаться с милой докторшей.

Агриппину Дмитриевну я увидел издали, подходящей к калитке во двор усадьбы, и громко окликнул. В нарядном розовом платье она выглядела по-девичьи очаровательной. Быстрым шагом я пересек улицу и подошел к ней.

— Вы?! — удивленно развела она руками и покачала головой.

В ее голосе мне послышалась неискренняя радость. Подумалось: «Странно, почему же Мария Осиповна так восторженно о ней отзывается? Нисколько не изменилась эта лицемерная женщина! А я-то мечтал увидеть по-настоящему «белую тишину», при встрече с которой людям легко делается, так что и никаких лекарств не надо». Заметив ее фальшивую улыбку, я пожалел, что пришел сюда. Но она тоже, вероятно, заметила на моем лице выражение растерянности и разочарования, вдруг покраснела. На память мое пришли слова Дружбы: «Пути этой женщины неисповедимы, бойся: завлечет — погибнешь!»

— Как вы себя чувствуете? — по-докторски, точно по обязанности, спросила она.

И фальшивый тон этот снова пробудил в моей памяти слова Николая Васильевича Градова: «У нее одна забота — ранить человека и спросить: «Ну, как себя чувствуешь?» Однако тут же припомнилась Светлана Тарасовна: «Всмотритесь попристальней! Гриппа нашла себя в труде. А сегодня очень устала, было много работы». Впрямь, я заметил синие тени, никак не от грима, под глазами Агриппины Дмитриевны. Лицо ее словно увяло, совсем не гармонировало с модной прической — густые белокурые волосы были кокетливо уложены. Этот контраст поднял во мне странное чувство противоречия самому себе: тени под глазами могут свидетельствовать и о затянувшейся встрече в веселой компании… А с такой прической принимать больных?.. И туфельки — модерн!

Но Светлана Тарасовна однажды обмолвилась: «Женщина и на работе должна быть красивой», А почему бы не так?.. И еще чей-то голос опрашивал меня с укоризной: «Собственно, кто вы такой, чтобы предъявлять Агриппине Дмитриевне какие-то претензии?»

— Вы что-то сказали? — спросила Агриппина Дмитриевна.

— Нет, — вздрогнул я. — Кажется, нет…

Она посмотрела так, что я невольно прочел в ее глазах: «А вы глядите на меня и сейчас через очки Николая Васильевича, всего не видите, не все понимаете…» Кто-то еще дополнил со стороны: «Экой ты жестокий человек! Чему смеешься? Ведь каждая женщина хочет быть женщиной интересной».

Агриппина Дмитриевна провела рукой по лбу, тряхнула головой, точно хотела освободиться от каких-то тяжелых мыслей.

— Ноги у меня дрожат, как листочки на ветерке, — смущенно произнесла она и странно потопталась на месте, будто собралась сбросить с ног свои туфельки на высоком каблучке. — Сутки отдежурила, затем отсидела на врачебной конференции, и еще кое-что… Пойдемте. Во дворе есть лавочка, я соорудила ее. Люблю посидеть на ней после работы.

Между тем двора в подлинном смысле этого слова не было. Мы вошли в добротно ухоженный сад. Возле увитой цветущими вьюнками беседки — скамейка. Присаживаясь, Агриппина Дмитриевна заглянула в беседку.

— Тут любит уединяться тетушка. Немного глуповата, из-за чего и бывает не в духе, прячется в беседке. — Агриппина Дмитриевна скинула о ног туфельки, улыбнулась новой, просветленной улыбкой: — Они очень забавны, и тетушка, и мама, не родная, конечно… Вам нравится наш город?

— Какой город? — удивился я внезапному скачку ее мысли.

— Разумеется, наш, вот этот древний русский городок.

— Он так быстро стал вашим?

— Да, здесь я научилась легко сходиться с людьми.

— И конечно, это замечательные люди! — подхватил я. — На собственном опыте убедился. К примеру, в гостинице работает…

— Мария Осиповна?.. Премилый человек Огородникова. Во многом я обязана ей…

Я обрадовался, что разговор переключился на Огородникову, и хотел было предупредить Агриппину Дмитриевну, что ей надо ждать еще гостей, но она, опередив меня, продолжила:

— Когда я поступила на работу в больницу, Мария Осиповна работала в ней санитаркой. Вошла я в отделение. Мария Осиповна, приняв меня за посетительницу, которая явилась в неположенное время на свидание к больному, задержала на пороге: «У нас тихий час!» — «Очень хорошо, но мне надо пройти. Я — врач». Она удивилась: «Врач, а не понимаешь, что такое тихий час. Покой больному нужен!» Потом мы стали большими друзьями.

— Вы и на дому ее лечите?

— Астма — болезнь нелегкая. Приходится…

Вот это и было то новое, что мне хотелось обнаружить в Агриппине Дмитриевне, — сочувствие к людям. А она будто подслушивала мои мысли.

— После приезда сюда, в Суздаль, после всего, о чем вы знаете, я как бы освободилась от отжившей кожи… Верите, как благодарна я хотя бы той же Марии Осиповне! Что стоит одно ее замечание: «Какая ты врач?» Правда, надо понимать, что сказала она так без умысла ущемить мой профессионализм. Ранее мне так прямо в глаза никто не говорил. Наверное, потому что была я подобна той бесполезной вещи, которая находит себе место в комнате лишь потому, что о ней забывают. Но я же — человек, всегда напоминала о себе. И тогда в силу моей бесполезности меня просто отбрасывали, ничего не говоря. А тут: «Какая ты врач?» Именно тогда, при входе в новую больницу, я почувствовала что-то особенное в жизни: буду заметной с плохой стороны, меня не потерпят, отбросят решительно. И во мне пробудилась непримиримость к тем коллегам, которые бездушно исполняли свой долг ради зарплаты. Сейчас в моем отделении таких не стало.