Культовый Питер - [55]

Много говорят о «петербургском десанте» в российскую власть. Действительно, в Мариинском дворце начинали свою карьеру и Кудрин, и Греф, и Чубайс. Мой друг, драматург Володя Арро, тоже был депутатом первого обновленного Законодательного собрания. Он соглашается с тем, что да, многие отсюда вышли в люди, но в основном, добавляет он, вовсе не те, кто витийствовал на трибунах, а те, что сидели в служебных кабинетах и тихо что-то делали. Небольшой кабинет был тут тогда и у Владимира Путина.

...Но поскольку ни я, ни кто из моих знакомых к победному десанту в Москву отношения не имел, перехожу к событиям чисто питерским.

КУЛЬТОВОЕ МЕСТО:

ВСЕСОЮЗНЫЙ ИНСТИТУТ РАСТЕНИЕВОДСТВА

Моя жизнь тут тоже решалась. На Исаакиевской площади, на двух углах Большой Морской, стоят друг против друга два больших одинаковых здания в стиле нового ренессанса Дома эти выстроены архитектором Ефимовым в 1845 году для Министерства государственных имуществ. Затем здесь был Лесной департамент, потом Министерство земледелия, а с 1920 года — Институт растениеводства, который в тридцатые годы возглавил академик Вавилов. Мой отец приехал к нему в аспирантуру в 1934 году. Он рассказывал, какой восторг испытал тогда, приехав сюда после своей родной деревни, после учебы в провинциальном Саратове, после работы в казахских степях — и вдруг увидав эту площадь во всем ее величии и блеске. Потом ему не раз было тяжело — тридцатые годы особой лаской не отличались, но он приходил сюда, видел всю эту красоту — и силы прибывали. И он закончил аспирантуру. По воспоминаниям отца, Вавилов как-то не очень считался с советской властью, жил как барин в шикарной квартире неподалеку отсюда, на Малой Морской. Он обожал лучший в городе ресторан «Астория» и нередко брал туда с собой, приучая к хорошему, любимых своих аспирантов. Отец рассказывал, как однажды они вышли из «Астории» на площадь слегка «разгоряченные», и отец, человек и от природы весьма горячий, сказал Вавилову, что выведет через три года новый сорт проса. Вавилов, захохотав, сказал, что это невозможно. Отец уехал в Казань, и встретил там мою маму, и вывел новый сорт, что оказалось очень кстати, поскольку началась война и пшенная солдатская каша варилась как раз из урожайного отцовского проса.

В 1946 году мы приехали в Ленинград (я, как вы догадываетесь, впервые). Помню украшенный цветными фресками Помпейский зал института, выступление отца на защите его докторской диссертации. Я часто ходил сюда по широкой мраморной лестнице, видел красивых, мощных, веселых отцовских коллег из отдела зерновых, из отдела бобовых, из отдела плодовых. Сейчас, проходя мимо этих замечательных домов, радуюсь своему счастливому детству.

Недавно тень перемен коснулась и ВИРа после того как отобрали у Исторического архива здание Сената и Синода (под будущий переезд в наш город федеральных учреждений), пошла речь и о такой же участи здания ВИРа. Спасло институт лишь то, что здесь находится хранилище знаменитой коллекции семян. Особые условия, необходимые для сохранения коллекции, неукоснительно соблюдались и в блокаду. Сотрудники умирали от голода — но ни одного семечка из коллекции не тронули. Теперь все ждут, как пойдут события. Что будет с ВИРом, то будет и с городом.

Часть Большой Морской улицы за площадью, более удаленная от центра и бурных веяний времени, сохранила патриархальность и снова возвращает нас в историю. Здесь значительно больше сохранилось невысоких старинных домов.

Второй и третий дом от угла выстроены уже знаменитым тогда Монферраном для Павла Демидова. К тому времени Демидовы выплавкой железа для пушек достигли огромной силы и богатства, получили уже дворянские привилегии и почести, но тяга к купеческой роскоши осталась, и Монферран гениально ее угадал. Первый из этих домов построен в стиле пышного барокко, второй — в стиле ренессанса. Этот второй дом — одноэтажный и украшен наверху тремя горельефами: «Франциск I у умирающего Леонардо да Винчи», «Микеланджело показывает папе Павлу III проект собора святого Петра», и «Карл I подает Тициану кисть». Таким образом Монферран смело приравнял себя к самым гениальным художникам, а меценатов Демидовых — к великим царствующим особам. Ради справедливости надо отметить, что аллегория эта была далеко не безосновательной. Монферран действительно оставил в память о себе великие творения, включая Исаакий, а Демидовы действительно весьма активно помогали наукам и искусствам. Павел Николаевич, например, дал вольную талантливым крепостным Черепановым, построившим первый русский паровоз. Он учредил Демидовские премии, которые считались наиболее почетной научной наградой в России. Лауреатами Демидовских премий были хирург Пирогов, математик Чебышев, физиолог Сеченов, ученые-путешественники Литке, Врангель, Крузенштерн, химик Менделеев. По заказу Анатолия Николаевича Демидова Брюллов написал картину «Последний день Помпеи». Выставленная в Петербурге, она произвела настоящий фурор.

Сейчас дом под барельефами тоже не чужд музам — здесь Дом композиторов, и вся новая музыка чаще всего звучит вначале здесь. До недавнего времени здесь можно было встретить замечательно скромного, обаятельного Андрея Петрова, до последних своих дней возглавлявшего Союз композиторов. Чуть дальше, в особняке Половцова, помещается Союз архитекторов. Славу Большой Морской подтверждает и дом Набокова. Но и до появления здесь Набоковых дом этот имел славную историю. Здесь в юности жил Энгельгардт, впоследствии директор Царскосельского лицея, так повлиявшего на Пушкина. Затем здесь жил внук Суворова, военный губернатор Петербурга. Затем этот дом купила Елена Ивановна Рукавишникова, из семьи сибирских золотопромышленников. Она вышла замуж за Владимира Дмитриевича Набокова, представителя древнего дворянского рода. У них родился сын — Владимир Набоков, ставший всемирно известным писателем. Дом, перестроенный новыми хозяевами, являет собой замечательный образец петербургского модерна — нового стиля, украсившего наш город на границе девятнадцатого и двадцатого веков. Для модерна характерен синтез архитектуры и декоративного искусства. Так ярко запомнившийся юному Набокову дом «с цветистой полоской мозаики над верхними окнами» действительно очень красив. Мозаичный фриз с изображением стилизованных тюльпанов и лилий создавался лучшими тогда мастерами. Из застекленного эркера молодой Набоков видел, как на улице упал от выстрела человек. Потом Набоков вспоминал, как их верный и любящий слуга привел чекистов в спальню и указал им тайник, где хранились семейные драгоценности. Отношение Набокова, уехавшего за границу еще в юности, к России всегда было трепетным, сложным, болезненным и нежным. К счастью, его слава прогремела и у нас, когда стали доходить к нам его книги, и он еще был жив и успел этой славы вкусить.