Культовый Питер - [53]
Со сменой эпох менялись и здания — лучше всего, пожалуй, ход истории отразился на Большой Морской. Родовую знать начинала теснить «денежная аристократия». К началу XX века здесь строятся самые крупные банки — наиболее заметный из них, построенный архитектором Перетятковичем в стиле итальянского палаццо, одетый мощным серым гранитом, Русский торгово-промышленный банк. Прекрасными памятниками мощи российского капитализма служат два великолепных здания в самом конце этого квартала, своим гранитным величием напоминающие средневековые замки — перед революцией они принадлежали богатейшему страховому обществу «Россия». Заканчивается этот отрезок улицы «Асторией», самой роскошной гостиницей города, построенной самим Федором Лидвалем, гением «северного модерна».
Открывающаяся за «Асторией» прямоугольная Исаакиевская площадь, на мой взгляд, одна из самых красивых площадей в мире. Главное ее украшение — величественный Исаакиевский собор. Архитектор Монферран построил в Петербурге много прекрасных домов, прежде чем ему поручили строить Исаакий. Собор, с его золотым куполом, достигающим стометровой высоты, видный из многих, даже новых и удаленных районов и особенно эффектно смотрящийся с того берега Невы, — пожалуй, самое знаменитое сооружение города. Это «самая высокая вершина» острова под названием Санкт-Петербург, и взгляд из любой точки города сразу ищет купол Исаакия, и, когда находит его, душа ликует. Если забраться под купол, весь город как на ладони, и вид оттуда, объективно скажу, намного прекрасней даже вида с Эйфелевой башни.
Помню, как еще школьником вместе с отцом уже из последних сил мы карабкались по грохочущим, узким железным лесенкам, пока не вылезли наконец на круглый балкончик над главным куполом, рядом с совсем маленькой башенкой, на которой стоит огромный крест. Открывшийся вид заставил нас забыть об усталости. Великий город, прежде ощущаемый лишь по частям, отсюда виден весь, прекрасный, согласованный внутри себя, гармоничный настолько, словно создан он не людьми, а природой. Прежде только ей удавались такая симметрия, гармония, согласованность частей, совершенство.
Торчат золотые шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора, за Невой видны Академия наук, университет, высокий Князь-Владимирский собор на Петроградской стороне. За аркой Сената и Синода видна выстроенная на острове Новая Голландия, дальше — залив, где в хорошую погоду удается разглядеть даже маленький купол Кронштадтского собора. К югу видны купола Никольского собора. За Мариинским дворцом в дальнем конце площади видны вдали Московские Триумфальные ворота, и у самого горизонта, как облака, поднимаются пулковские высоты и купола Царского Села, ныне города Пушкина. С недалекого Невского поднимаются купола Казанского собора и костела святой Екатерины, за ними вдали видна пышная громада Смольного. Кавалькада на арке Главного штаба на Дворцовой площади при взгляде с купола кажется совсем рядом и выглядит крупнее, чем снизу.
Как и положено великому творению, Исаакиевский собор играл свою роль и в следующие эпохи. Во время блокады именно он способствовал чудесному спасению шедевров и драгоценностей, вывезенных из Петергофа, Павловска, Гатчины, Пушкина перед захватом их немцами. Возможно, это миф, но мифы возникают не на пустом месте. Поначалу мысль о хранении в соборе этих ценностей показалась дикой: ведь это самое заметное для вражеской артиллерии здание города. Но потом один опытный артиллерист подсказал: купол Исаакия — самый удобный ориентир для прицела, поэтому он-то наверняка будет немцами не разрушен. Так и вышло — ни одного прямого попадания в собор не было, хотя на огромных мраморных колоннах видны щербины от осколков, и у цоколя колонн установлена надпись: «Это следы одного из 148 478 снарядов, выпущенных фашистами по Ленинграду».
С двух сторон от собора расположены две самые знаменитые конные статуи Петербурга. Спустимся наконец с собора, чтобы разглядеть их поближе. С одной стороны, на Сенатской площади, примыкающей к широкой Неве, стоит, зеленый от окиси, Медный всадник. Это памятник Петру Первому, и более гениальной аллегории на тему страна и царь, победитель и побежденный, правитель и народ в мире не существует. Скульптор Фальконе показал Петра I в бронзе, а Пушкин в поэме «Медный всадник» выразил его суть в словах:
С другой стороны громадного Исаакия, на замкнутой им Исаакиевской площади, стоит другой замечательный конный монумент — памятник Николаю I. Общий рисунок памятника создал Монферран, а шестиметровую конную статую царя сделал Клодт. Скульптура выполнена мастерски, и держится она, как и Медный всадник, только на задних ногах коня. Сильный, грациозный наездник в красивой форме кавалергардского полка, на мощной, но укрощенной лошади, безусловно, производит впечатление. Все силы народа и стихий подчинены имперской воле. Конь, олицетворяющий эти силы, управляется твердой рукой, натянувшей узду именно так, чтобы конь не терял огня, но чувствовал руку. Эта идея соразмерности, сбалансированности свободы и власти, нужной для процветания государства, выражена гениально. Памятник полностью соответствует образу Николая I и времени его царствования. Хотя такого порыва, такой мощи, как у Медного всадника, здесь нет. Так и должно быть. Николай I известен как рачитель порядка, регулярности во всем. Четыре барельефа на постаменте отражают наиболее важные эпизоды его царствования. Барельеф «14 декабря 1825 года» посвящен дню восстания декабристов. Николай изображен в окружении верных ему войск передающим в этот тревожный день своего младенца-наследника в протянутые руки преданных ему солдат. Наследник этот — будущий царь-реформатор (столь непохожий во всем на отца) Александр II, убитый народовольцами в 1881 году. Кстати, это единственное в России скульптурное изображение Александра II. Другой барельеф — участие Николая I в подавлении «холерного» бунта простолюдинов на Сенной площади. Слухи о том, что врачи не лечат от холеры, а своими лекарствами отравляют людей, привели к взрыву недовольства и разгрому больниц и убийствам врачей. Николай смело приехал на Сенную, в самую гущу бунта, вышел из коляски — и усмирил всех своим знаменитым страшным взглядом. О взгляде этом ходили легенды. Николай на глазах у всех выпил склянку того самого лекарства. Народ успокоился. Царствование Николая прославилось необыкновенной строгостью. Он одел в мундиры не только военных, но и служащих всех других ведомств. Многое доступное прежде при нем было запрещено. В частности, запрещалось курение на Невском. Время от времени царь проносился по Невскому в своей повозке, и от его взгляда нарушители чуть не падали в обморок. Что удивительно и похоже на легенду — царь имел настолько феноменальную память, что узнавал даже чиновника средней руки, вспоминал его фамилию — и вскоре следовало неотвратимое наказание. Одно время на памятнике Николаю была доска «Русскому храброму воинству от обывателей Большой Морской».
