Культовый Питер - [45]

Лед на Мойке был выпуклый, рябовато-белый, словно не черная вода замерзла, а белое молоко. От сияния реки из глаз извилисто потекли горячие, едкие слезы, смораживая, скукоживая щеки. Потому, наверно, так сладок мороз, что особенно остро чувствуешь: ты живой, горячий внутри. Вдали по льду кто-то бегал, сновали черные точки. Сощурился изо всех сил, вглядываясь туда. Дети! Когда-то и я выскакивал на лед, задыхаясь от страха и восторга. И почему-то я вдруг вспомнил, мы с другом были без пальто и без шапок в такой день. Почему? А чтобы запомнилось ярче. И так же грозно дымилась черная полынья под мостом, где, видимо, выходила сточная труба. Долго смотрел, щурясь, вспоминая. Однажды, в те далекие морозные и счастливые дни, когда хотелось сделать что-то невероятное, я перебегал по льду через Фонтанку наискосок в Дворец пионеров, и у меня провалилась вдруг правая нога, оказалась подо льдом, и ее как-то стало тянуть в сторону течением, словно река хотела оторвать ее. За спиной ремонтировался дворец Белосельских-Белозерских, и там стояли рабочие, но я постеснялся кричать, медленно выполз и осторожно дополз до противоположного спуска. И вбежал по мраморной лестнице в огромный резной шахматный зал Дворца, насквозь просвеченный ярким солнцем, и пошел по паркету, оставляя мокрый след одной только правой ногой. И все заметили это. И то был единственный раз, когда я оказался там героем. Все кинулись ко мне, бросив шахматы, — и преподаватели, и ребята. То был единственный миг моей славы в шахматном спорте. Я очертя голову кинулся играть. И с лету выиграл три партии! И если б не было того случая — чем бы я гордился? Сильный мороз подбивает русского человека к лихости и веселью. И сейчас я вдруг заметил, что лихо и весело перехожу мост и в нагретую булочную врываюсь с такой радостью, какой не испытывал уже давно.

КУЛЬТОВОЕ МЕСТО:

СТУДЕНЧЕСКАЯ ПУБЛИЧКА НА ФОНТАНКЕ

Как бы ни был богат город памятниками, воспевающими подвиги, он не станет своим без собственных твоих побед. И если вспоминать их, жизнь кажется прожитой не напрасно. Больше того — прекрасно прожитой!

После школы, бывшей гимназии, удалось овладеть следующей крепостью — институтом, а вместе с ним — Публичной библиотекой на Фонтанке. Взмахнуть пропуском и пройти, получив контрольный листочек, в храм мудрости, куда входят умнейшие — что может быть слаще для тщеславного юнца? Огромный чинный зал, сотни голов — и перед каждой солидный зеленый абажур, символ мудрости. Сесть за длинный старинный стол (сколько гениев тут сидело) и, оглянувшись, вдруг увидеть Ее! Назад оборачиваться не принято... но если как бы по делу, ища сокурсника? Ага, она пошла вперед, сдавать книги. Лучшего момента не будет. Сдает у стойки книгу, отмечает контрольный листок и, как-то уж слишком демонстративно не оборачиваясь, идет к двери. Далеко не уйдет! Я сунул листок вместе с книгой библиотекарше: «Отметьте!»

— Вы куда? — говорит библиотекарша — Пришел ваш заказ!

Да, я заказывал сразу все книги, что нужно было прочитать за семестр. Прибыли?

Дежурная уходит в глубь помещения и выкатывает тележку с заказом. С кипой книг на скрещенных ладонях, пытаясь удерживать верхние от падения подбородком и лбом, порой пытаясь даже гримасами сохранить равновесие этой «пизанской башни», я возвращаюсь на свое уже покинутое было место. Загнав один глаз почти на затылок, я умудряюсь увидеть уходящую девушку. Она оборачивается, усмехается: мол, глубоких вам знаний! Я ставлю пачку на старинный длинный стол, из книг выдыхается облачко пыли. Правда — еще одна девушка в ближнем ряду смотрит на принесенную мной гору знаний с сочувственной улыбкой. Но и перед ней стоит кипа не меньше. Вылезем мы из-под этих груд не раньше закрытия. Обменявшись улыбками, мы опускаем глаза наши в книги... Ч-черт! Сколько же гениев было на свете во все века — на каждой странице их несколько. Захватывает дух — и это в такой якобы скучной науке, как сопромат. Как все четко, остроумно, мощно — все эти их приборы, формулы. Да и лица их потрясают — сначала в кружевах, париках, потом в шляпах, кепках, академических ермолках. Чтоб только посмотреть на них и вдохновиться, уже стоило прийти сюда!

Когда я наконец закрыл последнюю книгу и с наслаждением потянулся, огромный зал был уже почти пуст, горело только несколько ламп. У одной из них, в самом конце, вроде бы девушка. Ну и пусть. Ты не за этим сюда пришел. То, что она видит в книге, поважней, наверное, твоей рожи. Не лезь. И сам не расплещи то блаженство, которым наполнили тебя эти тома, — есть, оказывается, кое-что и поинтереснее девушек.

У выхода зашел в туалет. В холоде и табачном удушье хрипели последние, самые отчаянные спорщики. Судьбы мира тут решают постоянно и до хрипоты — но эти почему-то во мнениях до конца так и не сошлись.

— Первый, минский, съезд не имел никакого значения! Вот второй, лондонский!..

В гардеробе приятно пахнет легкой затхлостью, как и во всей библиотеке, — но уже стало привычкой хоть раз в неделю эту затхлость вдыхать. На Фонтанку выхожу медленно, тяжелой походкой потрудившегося человека. Эта сладость стоит многих других.