Культ некомпетентности - [36]

Попросту говоря, свобода — это право делать всё что угодно, но в пределах закона. А кто устанавливает закон? Народ. Следовательно, свобода — это право делать то, что угодно народу. И ничего больше. Нарушение этого принципа означает, что господству народа приходит конец, наступает господство личности.

— Но что это за свобода, когда делаешь то, что кто-то позволяет?! Такая была и при Людовике XIV. Это не свобода, а одно название.

— Пусть так Но не может быть свободы, если её не допускает закон. Вы хотите быть свободным вопреки закону?

— Но и закон бывает тираническим, когда он несправедлив.

— Закон вправе быть несправедливым. Иначе власть народа будет неполной, а этого нельзя допустить.

— Но для того, чтобы гарантировать те или иные личные свободы, власть народа можно ограничить основными законами, предусмотренными конституцией.

— Это свяжет народу руки, упразднит народную власть. Народ нельзя ущемлять. Власть народа должна быть незыблема, неприкосновенна.

— Значит, никаких личных свобод?

— Только дозволенные народом.

— Никаких свобод для союзов и организаций?

— Таких свобод должно быть еще меньше. Союзы и организации сами по себе ограничивают власть народа. У них свои законы, а это с демократической точки зрения бессмыслица, нечто чудовищное, противоестественное. Свободы и организации ограничивают власть народа, подобно свободному городу в государстве или месту, где человек имеет право на убежище. Они ущемляют, оттесняют народ, загораживают ему доступ наверх. Это государство в государстве. Где есть сообщества, там терпит урон единый народный организм. Представьте себе животное, которое находится внутри более крупного животного, живет независимо от последнего, за его счет. Может существовать лишь одно сообщество — сообщество, объединяющее в себе весь народ, в противном случае власть народа будет лимитирована, сведена на нет. Так что никакой свободы союзам и организациям.

Сохраняются лишь сообщества, разрешенные народом, такие сообщества, которые всегда можно распустить, разогнать, запретить. Поступить иначе — значит отречься от власти. Народ не может отречься от власти.

— Но есть по крайней мере одно в каком-то смысле священное сообщество, на которое власть народа не распространяется, — семья. Над детьми главенствует отец. Он воспитывает и направляет их по своему разумению до тех пор, пока они не начнут взрослую жизнь.

— Да нет же! Это ведь еще одно ограничение власти народа. Ребенок вовсе не принадлежит отцу, иначе власть народа упразднялась бы на пороге семейного дома, а значит, упразднялась бы везде. Ребенок, как и взрослый, принадлежит народу. Принадлежит в том смысле, что он не должен входить в организации, взгляды которых отличаются от взглядов народа или тем более противоречат им. Есть даже опасность, что за целых двадцать лет будущий гражданин не приобщится к народному духу, останется вне общества. Вообразите себе, что пять-шесть пчел воспитываются вне улья, не знают его правил, законов, установлений. А если таких пчел сотни и сотни? Улей погибнет.

Власть народа прежде всего должна распространяться на семью, не следует признавать свободу семейного сообщества, следует разрушить семейную ячейку. Родители пусть будут довольны тем, что им позволят обнять свое чадо. Право воспитывать детей в духе, вполне возможно противоположном родительскому, надо предоставить народу, чья власть в этом отношении, вероятно, даже больше, чем в любом другом, должна быть абсолютной, потому что на кон тут поставлено слишком многое.

Именно это на основании неопровержимой, как мне представляется, логики и выводит наставник из основного постулата народной власти.

Из принципа равенства он выводит следующее: «Все люди одинаковы по природе и равны перед законом». Подразумевается, что для торжества справедливости все люди должны быть одинаковы по природе и равны перед законом.

Однако люди не равны перед законом и по природным качествам не одинаковы. Значит, надо, чтобы они таковыми стали.

Люди не равны перед законом. Вернее, равны лишь по видимости, а на самом деле нет. Даже если предположить, что поставленные вершить правосудие судейские чиновники в высшей степени неподкупны, богатый человек, который в состоянии щедро оплатить услуги стряпчих, адвокатов, свидетелей и который благодаря своему влиянию наводит страх на всех, кто мог бы дать против него показания, перед законом вовсе не равен бедняку.

Еще менее они равны перед обществом, то есть перед всей совокупностью общественных сил. Богач — человек влиятельный, человек со связями, от него никто напрямую не зависит, но ему не отваживаются возражать, противоречить, противиться. Между богатым и бедным, якобы равными перед законом, та же разница, что между тем, кто командует, и тем, кто вынужден подчиняться. Действительное равенство перед обществом и даже перед законом возникнет лишь в случае, если не будет ни бедных, ни богатых.

Однако богатые и бедные будут всегда, пока существует институт наследства. Значит, его нужно отменить.

Но и тогда богатые и бедные останутся. Быстро наживший себе состояние будет могущественнее простого смертного, и, заметьте, даже если институт наследства упразднится, его сын при жизни отца сам будет обладать влиянием и преимущества, обусловленные происхождением, сохранятся даже без наследства, так что ни о каком равенстве говорить не придется.