Кулацкая художественная литература и оппортунистическая критика - [4]
Этих писателей прежде всего пугает темп городской жизни, городская динамика. Этот темп— показатель того городского напора, той городской «экспансии», которая ненавистна кулацкой деревне. Динамика городской жизни положительно приводит их в отчаяние.
Эта боязнь иногда принимает анекдотические формы, как например в стихотворении Орешина «Трамвай». Он наблюдает спешащую выходящую публику и думает: «Куда им, чтобы посидеть, вьюга под трамваем воет, как медведь». И уж настоящий вопль в его «Отдыхе»: «Хорошо средь лесов и полей отдохнуть от неласковых дней и от шума больших городов, и от звона железных оков».
Как далеки эта любовь к природе и ненависть к городу от идиллического руссоистского представления о них некоторых горе-критиков, порочащих марксизм. Думаю, что на одних разговорах о талантливости и богатстве фольклорных образов нашим Полонским больше ездить не придется. Придется кое-что додумать.
Горе-любители талантливого пейзанства не дали себе труда разглядеть в этом творчестве оскаленные клыки озлобленного кулачья, эпигонов, недоносков-«богатырей» феодальной Руси, ополчившихся на все основы нашего строительства, подрывающих в «высокой художественной форме» самое основное, самое насущное для нашего времени.
Ведь недаром жгучая ненависть к городу опосредствуется у кулацких писателей в злобе к машине. Это она, сдвигающая патриархальное, пресекающая широчайшие кабальные возможности, нарушающая вековечную соотнесенность кровавого пота бедняка с доброй «душевной услужливостью» кулака меньшому брату (основа основ россеянского воспевания души) — это она виновница нарушения хищнического, накопительского, от веку положенного и долженствующего существовать до тех пор, «пока земля на другой бок повернется», уклада.
Извлекая из нафталина истории старенькую, замусоленную руссотяпскую формулу— что русскому здорово, то немцу смерть — пустоватый и примитивный Орешин изрекает:
Машина, железо— страшный конкурент возлюбленной кулацкой деревянной сохи.
Железо для них страшный символ дьявольского большевистского барства. Железу посвящает средневеково-истовый Клюев одноименное стихотворение, обвинительный акт сегодняшнему дню.
Его «Железо» может быть рассматриваемо двояко: с одной стороны — как символ промышленности, с другой — как прямая непосредственная средневековая адресация к «душе» наиболее ненавистного материала, угрожающего патриархальному благополучию.
Курсив вскроет без всякой трудности философию этих, строк:
Прочтите только курсивом взятые слова, и перед вами зацветет программная расшифровка орешикских «неласковых дней» и «железных оков», и обыкновеннейшие коммунисты предстанут пред вами в черных одеждах как «безголовые владыки», «железной пятой» попирающие кулацкую, кровососную сельскую идиллию.
Несмотря на исключительную «убедительность» доводов поэтов-«россеян» и на реальное сопротивление их социальных заказчиков — кулацкой деревни, наступление города идет форсированным темпом. И, о ужас! Не только города, но и его союзника в лице новой деревни, новой деревенской общественности. Деревня коллективизируется. Обреченность старо-деревенского уклада очевидна и ежедневно реально ощутима. Антихристово порождение — диктатура пролетариата — делает свое дело. С железной закономерностью отсюда должна проистечь пессимистическая настроенность «россеян».
И действительно пессимизмом проникнуто все их творчество. Клычков, тот даже через пессимизм, через радость смерти пытается утвердить свое духовное превосходство над враждебной современностью:
Все происходящее, все современное для него прах и тлен. Вся наша борьба естественно страшна, кошмарна. Настоящее только в смерти:
Обиженный деревенский Тит Титыч, не видящий уже на земле «хороших дел», печально устремляется в потустороннее, грустно констатирует, что «мирно ляжет тело под исподь, и погребенья сами взалчут кости», утешается тем, что «жизнь вся пройдет, как приснится, как она б тяжела ни была», и надеется, как полагается в таких случаях… на душу, ибо:
И Орешин, кажущийся на первый взгляд бесшабашным, Орешин второй, в пессимистическом миноре, подпевает Клычкову:
(«Бессонница»)
Пессимизм, как правило, перерастает в мистицизм; мистицизм всегда сопровождается той или иной формой религиозности.
Формализм в любой из областей искусства, в частности, формализм в живописи, является сейчас главной формой буржуазного влияния. Не случайно вся советская общественность, и непосредственно голосами рабочих аудиторий, рабочих зрителей, и голосами представителей марксистской критики, единодушно утверждает вредность и реакционность формалистского творчества.
Книга будет интересна всем, кто неравнодушен к мнению больших учёных о ценности Знания, о путях его расширения и качествах, необходимых первопроходцам науки. Но в первую очередь она адресована старшей школе для обучения искусству мышления на конкретных примерах. Эти примеры представляют собой адаптированные фрагменты из трудов, писем, дневниковых записей, публицистических статей учёных-классиков и учёных нашего времени, подобранные тематически. Прилагаются Словарь и иллюстрированный Указатель имён, с краткими сведениями о характерном в деятельности и личности всех упоминаемых учёных.
Монография посвящена одной из ключевых проблем глобализации – нарастающей этнокультурной фрагментации общества, идущей на фоне системного кризиса современных наций. Для объяснения этого явления предложена концепция этно– и нациогенеза, обосновывающая исторически длительное сосуществование этноса и нации, понимаемых как онтологически различные общности, в которых индивид участвует одновременно. Нация и этнос сосуществуют с момента возникновения ранних государств, отличаются механизмами социогенеза, динамикой развития и связаны с различными для нации и этноса сферами бытия.
Из кн.: Афонасин Е.В. Античный гностицизм. СПб, 2002, с. 321–340.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Впервые в науке об искусстве предпринимается попытка систематического анализа проблем интерпретации сакрального зодчества. В рамках общей герменевтики архитектуры выделяется иконографический подход и выявляются его основные варианты, представленные именами Й. Зауэра (символика Дома Божия), Э. Маля (архитектура как иероглиф священного), Р. Краутхаймера (собственно – иконография архитектурных архетипов), А. Грабара (архитектура как система семантических полей), Ф.-В. Дайхманна (символизм архитектуры как археологической предметности) и Ст.
Макс Нордау"Вырождение. Современные французы."Имя Макса Нордау (1849—1923) было популярно на Западе и в России в конце прошлого столетия. В главном своем сочинении «Вырождение» он, врач но образованию, ученик Ч. Ломброзо, предпринял оригинальную попытку интерпретации «заката Европы». Нордау возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени — Ф. Ницше, Л. Толстого, П. Верлена, О. Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику. И, хотя его концепция подверглась жесткой критике, в каких-то моментах его видение цивилизации оказалось довольно точным.В книгу включены также очерки «Современные французы», где читатель познакомится с галереей литературных портретов, в частности Бальзака, Мишле, Мопассана и других писателей.Эти произведения издаются на русском языке впервые после почти столетнего перерыва.