Кукурузные человечки - [17]

Все они перекликались, забираясь на него, как на дерево, и землянин узнал имена космонавтов. На правом плече сидели Щипан и Садим, Молек и Пигорь — на левом. В левой руке он держал командира Грипу — тот сидел сейчас на ладони, как в кресле. В правой размахивал руками Вьюра. Про Питю мы уже сказали, Питя сидел на голове.

Глядя на футбол, космонавты забылись и перешли на свой язык. Славик его, разумеется, не понимал. И вы бы его тоже не поняли. Я приведу несколько фраз — тех, что Славик услышал в тот день:

— Брячит лак ботко!

— Козатри, козатри — голонит!

— Лак пучно забарил!

Но чаще всего инопланетяне выкрикивали одно слово:

— Уфтим!

Славик терпел, терпел — взмолился:

— Ребята, я вашего языка пока не понимаю — вы бы болели на нашем, а? Я ведь не вижу, как там играют.

— Хорошо, — сказал командир и первым подал пример: — Слева же свободный, — завопил он, — куда он на трех защитников прет?

Его поддержали:

— Головой, головой бей!

— Эх, мазила!.. — Причем неизвестно было, чье это слово — с другой планеты или земное.

Вот так, с огорода Полины Андреевны и с вредной козы художника Кубика, с драки Славика с тремя мальчишками, с футбола началось его знакомство с пришельцами, мальчишками с далекой планеты Кукурбита.

Эта встреча закончилась неожиданно. Во двор вышла бабушка и закричала, не видя внука, во весь голос:

— Сла-ави-ик!

Бабушка была старенькая, но голос у нее был звонкий, как у петуха.

— Сла-ави-ик!

Космонавты сразу забрались на свои кукурузины и готовы были закрыться, каждый в своем убежище.

— Я, ребята, побегу, — сказал Славик, — пообедаю. И сразу после обеда — сюда. Вам принести чего-нибудь? Там борщ будет, картошка жареная, молоко или компот…

— А я думаю, чем это так пахнет? — опередил всех Питя. — Ох и вкусно, наверно!

— Нам нельзя, — отрезал командир Грипа, — мы можем отравиться. Сам же знаешь, что все сначала нужно исследовать. Ты иди, Славик, мы тоже пообедаем.

— Пообедаем! — проворчал Питя. — Пастой из тюбиков. На первое — паста, на второе паста, на седьмое — тоже паста! Хоть молока принеси мне — никто ведь из нас от него не умер.

— Хорошо, — пообещал Славик, — принесу. Тепленького, топленого — такая вкуснятина!

День по имени…

— Друг мой, чем это вы так сильно озабочены? — громко спросил художник Кубик у Славика, увидев его во дворе. — Уж не открыли ли вы какой-нибудь новый овощ на огороде уважаемой Полины Андреевны?

Стоило Кубику произнести эти приветственные слова, как над забором появилась и Нинкина голова, — оба они, видно, только что пришли. С Нинкиной стороны к доскам ограды между двумя дворами был приставлен чурбак — чтобы можно было для разговора и для других дел над забором возникать.

Нинкина голова, в который уже раз заметил Славик, существует, кажется лишь для ношения двух больших, то серых, то голубых, как лесные колокольчики, глаз. Но больше, чем цвета, было в них любопытства. Она вытаращилась сейчас на Славика, который был, по наблюдению художника, озабочен. Интересно, чем он озабочен? С чего это вдруг? — вот во что были окрашены сию минуту Нинкины глаза.

Славик поспешил нахмуриться.

— Ба, — спросил он у Полины Андреевны, стоявшей на крыльце, — ба, что сегодня на обед?

— Что на обед он спрашивает! — Нинка за забором, очевидно, всплеснула руками, потому что чуть не упала. Голова у Нинки была не только для глаз, а еще и для рта. — Руки бы сперва помыл, — закричала она возмущенно, — а потом обедом интересовался!

— Отзынь! — рассердился Славик. — Хочу — мою, хочу — нет!

— Борщ на обед, — вставила в разговор вкусное слово бабушка, — зеленый. Со сметаной. И картошечка на молоке, как ты любишь.

— Ему как для барина готовят, — схватившись на этот раз за забор, — продолжала критику Нинка, — а он еще фордыбачит.

Тут нужно сказать, что Славик и не думал фордыбачить, но Нинка заранее его в этом заподозрила.

Кубик вдруг фыркнул, и все на него посмотрели.

— Поразительно! — воскликнул он. — Ты, Нинон, для филолога — бесценный клад. Все века оставили в тебе следы. Не удивлюсь, если ты заговоришь вдруг языком древнего новгородца… Полина Андреевна! — обратился он к бабушке. — Раз уж мы так хорошо разговариваем, предлагаю совместный обед. Ваш борщ — моя тушенка, ваша картошка — моя сгущенка.

— Конечно, конечно, идите к нам! — закивала бабушка. — И чего я сама не догадалась пригласить?

За обедом зловредная Нинка ждала, должно быть, что Славик будет привередничать и плохо есть, но в пику ей, косившейся на него, Славик съел целую тарелку борща, а картошки попросил еще. Нинка налегала на тушенку, разогретую на сковороде, а после нее не могла оторваться от сгущенки, которую бабушка налила ей в блюдце.

— Как мед, — восторгалась она, — только еще вкуснее. Я бы ее кажин день ела.

— Каждый, — поправил Нинку Кубик.

— Кажин! — заупрямилась Нинка. — Ишь, чего выдумал! Мама что, хуже тебя знает?

— Пусть будет "кажин", — согласился художник, — твоя мама для меня — самый уважаемый человек. И если она говорит "кажин", значит, есть и такой вариант слова… — И Кубик в который раз принялся нахваливать бабушкин борщ, а она в ответ повторяла, что да что сварила в борще — все, что растет сейчас в огороде: и свеклу, и картошку, и капусту, и петрушку, и зеленый лук…