Кукук - [95]

Мы стояли на дорожке между двух, вспаханных и поросших мелкой травой, полей, словно дерево без ветвей. Таковых я вокруг насчитал около десятка — один ствол, все ветки спилены.

Я закрыл глаза и вдыхал запах волос Катрин. Она не поднимала голову, зарывшись у меня под подбородком. Рядом с нами один за другим проносились поезда. Слышалось пение птиц. Так мы стояли долго-долго, слегка покачиваясь.

Катрин подняла голову, и мы стали целоваться. Только тогда я-дуралей таки понял, что она меня любит. То, что я её люблю я уже знал, но гнал эту мысль прочь, боясь своей очередной неудачи.

Мимо нас кто-то пробежал. Я открыл глаза и посмотрел в спину убегающему спортсмену. Вот мой бес и покинул меня, подумалось мне. Мне разрешено вернуться в рай и на этот раз оценить взаимность своей любви.

Я: Ich liebe dich!

Она: Да!? Ты мне тоже нравишься!

Было необычно говорить о своей любви по-немецки.

Я: Хочешь услышать это по-русски?

Она: Да!

Я: Я люблю тебя!

Она: Я…

Я: Люблю…

Она: Лублу…

Я: Нет, лю-ю-юблю-ю…

Она: Люблю…

Я: Тебя.

Она: Тебя.

Я: Я должен бы сказать тебе об этом раньше. Никак не мог решиться.

Она: Я всё время думала, что я к тебе навязываюсь. Ты так смотрел на меня…

Я: Ты знаешь проблемы с моими взглядами. Это всего лишь оптический обман зрения. Ух, какой у тебя холодный нос.

Она: Да, недостаток кровообращения.

Я: LT. Liebestherapie.[139] Это тебе не KBT.[140]

Мы опять обнимались, мы опять целовались, всё это время не сходя с того места. Когда я вновь открыл глаза, было уже совершенно темно. Я взял Катрин за руку, и мы пошли «домой».

Мы сидели на моей кровати и болтали. Оказалось, что Катрин также жила одно время на Berliner Straße.

Я: Знаешь, эта комната — точная копия той, что была у меня в Empelde. Вот перед этими окнами проходили трамвайные пути. Ты наверняка сотни раз проезжала мимо.

Всё. Все мои кошмары закончились. Я опять смог свободно вздохнуть после всех этих ужасных последних лет. Я опять стал живым. Я опять начал думать о детях, с которыми нужно наверстать очень многое. Мне предстоит теперь гениальное время влюблённости и любви. У меня будет новая семья.

На следующий день у меня болели губы, отвыкшие от поцелуев…

Так я думал в тот день. Но я, конечно же, ошибался.

Катрин: Думаешь, у нас всё получится?

Я: Конечно!

Катрин: Мы очень разные люди…

Катрин не нужна семья, она не хочет жить вместе. Ей 35 лет, и она всегда жила одна. Она не знает, что это такое — жить вместе. Она до двадцати шести лет жила с родителями и была ими контролируема. Эта перспектива её пугает. Она не хочет нести ответственности за наши отношения. Она не хочет повторения своих разочарований в любви. Она уже не может быть без меня, но и со мной быть не может. Мы можем встречаться время от времени и заниматься любовью, но не более того.

Мы провели замечательную неделю, регулярно уединяясь где-либо и даря друг другу ласку. Нас пару раз за этим делом заставала одна очень строгая сестра и прогоняла Катрин из моей комнаты.

На нас уже все смотрят с улыбками.

Вчера я сказал ей, что так дальше не может продолжаться. Для меня это неестественное состояние. Я хочу быть её мужем, а не любовником. Я попрощался с ней, предложив остаться друзьями.

Через час она пришла ко мне, и мы опять много говорили… занялись любовью… Это было окончательное прощание друг с другом.

Всё вернулось на круги своя. Опять дикая депрессия. Я думаю лишь о том, буду ли я сегодня глотать таблетку…

Я хочу любить и быть любимым. И хочу жить вместе с любимым человеком. Больше я ничего не хочу.

Пациентка Моник (полное имя Моник Хортон Вольф фон Сэндоу) — родом из Англии. Ей лет 50. Профессиональный фотограф. С детства живёт в Германии. Отец (служил офицером в царской армии) уже умер, мать (работала в Германии переводчицей) нынче живёт в Лондоне. Родители Моник бежали из Литвы в годы революции.

— Тебе не следовало здесь заводить любовь.

— Здесь в клинике?

— Нет, не только в клинике, но и в Германии. Эта страна не для тебя.

— Почему?

— Поверь мне. Я тебя наблюдаю уже давно. Езжай в Британию, во Францию, куда-нибудь ещё. Таким, как ты нужно живое общество, нужна культурная среда.

— Надо будет попросить твою маму, чтобы она меня усыновила.

— Она уже собралась адаптировать мою подругу…

Моник — лесбиянка.

— Чем тебе Германия так не нравится?

— Я знаю много англичан, живущих здесь долгие годы. У всех у них отличный немецкий язык, все трудоустроены, никаких проблем, с которыми сталкивается большинство прочих иностранцев, но они живут лишь своим сообществом. Порода иная. Сколько корову в стойло к лошадям не ставь, беговой она не станет. Я приехала сюда ребёнком, но до сих пор чувствую себя на все сто англичанкой. В Англии у тебя есть шанс стать частью общества. Здесь — нет.

— В клинике много замечательных людей. Такого количества душевных людей среди немцев на воле не встретишь… Тут я чувствую себя в своей тарелке.

— Каждый из нас переживает здесь какую-то свою личную трагедию, это делает людей человечней.

— Знаешь, меня очень удивляет, что многие здесь явно стыдятся своего нахождения в психушке: скрывают свои истории от родственников, от друзей, от сослуживцев. Я им всегда говорю, это наоборот очень полезный опыт для вас, у вас теперь есть возможность увидеть окружающий мир с другой стороны. Здесь рушатся многие стереотипы. Даже некоторые речевые обороты отмирают, лишаясь смысла. Люди учатся быть отзывчивыми и добрыми по отношению друг к другу. Не к родственнику или близкому другу, а к совершенно чужим людям. А по поводу Германии… Знаешь, я часто слышал, что детей, рождённых в Германии, одноклассники дразнят национальностью их родителей. Некоторые родители-эмигранты по непонятным мне причинам не говорят при детях на родном языке и те вырастают исключительно немецкоговорящими, ощущают себя немцами. А тут им: «Эй ты, поляк, ходь сюды!» Но, знаешь, я хотел бы поговорить о Катрин…