Кукольник из Кракова - [37]

Лето сменило весну, как часовой на страже, и с его приходом поползли ужасные слухи. Люди шептались, что все польские евреи отправлены в темные леса на востоке страны, где бесследно пропали.

Каролина и Кукольник старались не обращать внимания на слухи. Это было просто невероятно. Конечно, немцы были злыми, этого нельзя отрицать, но травить людей газом – это казалось невозможным даже для них.

Чем дольше тянулась война, тем беспокойнее становился Кукольник. Он шагал взад-вперед по магазину и так быстро менял задумки, что скоро его стол был весь уставлен незаконченными лошадками и даже остовом нового кукольного дома.

Каролине казалось, что этот кукольный дом совсем не такой живой и уютный, как тот, что он сделал для Рены, но она держала свое мнение при себе. Да и Кукольник не особенно стремился узнать ее мнение; он разговаривал с ней все меньше и меньше. Но он стал меньше разговаривать со всеми, так что она не слишком обижалась.

Несколько раз Кукольник подходил к воротам гетто с корзинкой, наполненной продуктами, и запиской, надеясь передать все это Трэмелам. Вход был сделан в форме надгробия на кладбище, где была похоронена мама Рены, и Каролина не понимала, как сильно нужно ненавидеть кого-то, чтобы заставить его жить в месте, так явно напоминающем о его потерях.

Кукольнику так и не удалось передать все это Джозефу и Рене – каждый раз он натыкался на категорический отказ охраны. Никто, даже сын немца, не мог войти в гетто без разрешения военных. Словно Джозефа и Рену отделило от всего остального мира огромное море, которое не могли пересечь даже корзина с продуктами и письмо.

– Может, у Яношика получится передать записку Джозефу и Рене? – сказала Каролина однажды вечером, после очередной неудачной попытки проникнуть в гетто. Кукольник переключал радиоканалы, но все новости говорили о победах Германии. Если они и проигрывали сражения в России, то никто не должен был об этом знать. – Он же вор. Наверно, он умеет проникать в разные места и незаметно уходить оттуда.

Кукольник хлебнул давно остывшего чаю. Глотая его, он закашлялся.

– Иногда я сомневаюсь, правда ли с ним разговаривал.

– Мы правда с ним разговаривали. Я, ты и Рена, – настаивала Каролина. Она взяла с тарелки с нарисованными цветами кусочек сахара и положила его в чашку Кукольника. Без Трэмелов больше некого было им угощать, и Кукольник вполне мог есть его сам. – Он был настоящий.

Кукольник поднес чашку к губам. Он не поблагодарил Каролину за сахар, да и вряд ли заметил его.

– Надеюсь, – сказал он. – Но, похоже, его волшебство бессильно против немцев. Да и мое тоже.

– Но ты спас жизнь Мышу, когда его ранил тот злой мальчишка, – возразила Каролина. – И Рена была счастлива. А это уже не бессилие.

– Возможно, – сказал Кукольник, но по его голосу не было похоже, что Каролина его убедила.

Постепенно Кукольник становился тем человеком, каким был до знакомства с Каролиной, – тем, кого каждый день преследовали кошмары прошлого.

* * *

Казалось, немцы принесли с собой не только жестокие законы, но и отвратительную погоду. Зима наконец закончилась, но теперь на жителей Кракова обрушилась удушающая летняя жара. Повсюду Каролина видела людей, вспыхивающих гневом по малейшему поводу, и трудяг, чьи лица были мокрыми от пота. Госпожа Полудница сновала между людьми в белом подвенечном платье, от ее палящего прикосновения у мужчин и женщин темнело в глазах, и они падали без сознания. Никто из людей ее не замечал, но для Каролины она была так же реальна, как и сам летний зной. Она напоминала злую сестру Лаканики, которую, как и фею лугов, изгнали из родных пшеничных полей.

Несмотря на жару, Кукольнику каждый понедельник приходилось ходить за продуктами, и Каролина всякий раз забиралась в корзинку, чтобы сопровождать его. Путь к рынку отнимал теперь гораздо больше времени, чем до войны. Увидев немецкого солдата, любой поляк должен был кланяться ему или отдавать честь. Каролина знала, что даже самые безобидные, самые невинные из злых колдунов – те, что никогда не били старую женщину и не отрезали у нее волосы за то, что она на них не так посмотрела, – все равно не стоили того, чтобы обращаться с ними, как с принцами из книг Кукольника. Но что поделаешь? Таковы были законы.

Сегодня пройти по городу было особенно трудно: когда Каролина и Кукольник вышли на Главную площадь, то увидели, что толпа людей, идущих на работу или на рынок, еле-еле ползет. Скоро они поняли причину: половина дороги была перекопана, чтобы укладывать новую брусчатку, так что пешеходам, лошадям и редким автомобилям приходилось тесниться на оставшейся части дороги.

И абсолютно все рабочие, укладывавшие брусчатку, были евреями.

Желтые звезды на их рубашках и жилетах были такими же яркими, как солнце, нещадно палившее их спины. Несколько немцев в новенькой чистой униформе стояли рядом, наблюдая за работой. Иногда кто-то из них выкрикивал команду поляку, позволившему себе на минуту остановиться, чтобы вытереть пот. Каролина подумала, что мало кто из этих евреев до войны чинил мостовые или копал ямы, если вообще кто-нибудь делал это. Но немцы не оставили им выбора. Родной Краков теперь стал для них тюрьмой, и Каролина сочувствовала им всем сердцем.