Кукла и карлик. Христианство между ересью и бунтом - [59]

Так что здесь мы снова встречаемся с рефлексивным определением, когда просмотр фильма предстает в своем собственном противоположном определении — иными слонами, это снова структура ленты Мёбиуса: если мы достаточно далеко продвигаемся по одной стороне, мы снова приходим к начальному пункту (просмотру фильма, гомосексуальному половому акту), но уже на противоположной стороне ленты. Выходит, Льюис Кэрролл был прав: страна МОЖЕТ быть своей собственной картой, поскольку модель/карта — это та же вещь в своем противоположном определении, поскольку невидимый экран гарантирует, что вещь не следует принимать за самое себя. В этом смысле «примордиальное» различие располагается не между вещами как таковыми и не между вещами и их знаками, но между вещью и пустотой невидимого экрана, который искажает наше восприятие вещи настолько, что мы не принимаем вещь за самое себя. Движение от вещей к их знакам — это не замена вещи на ее знак, но становление вещи знаком — не другой вещи, но — СЕБЯ, самой решительной пустоты¹⁹. Это так же может быть разрыв, который разделяет сон и реальность: когда среди ночи вам снится сон о тяжелом камне или животном, которое уселось вам на грудь и причиняет боль, этот сон, конечно, является реакцией на то, что у вас действительно болит грудь — так возникает рассказ, объясняющий эту боль. Однако фокус не в этой истории, а в чем-то более радикальном: может статься, что при боли в груди вам снится сон о БОЛИ В ГРУДИ. Когда вы понимаете, что это происходит во сне, сам факт переноса боли в сон дает успокоительный эффект («это не настоящая боль, это просто сон!»).

И этот парадокс выводит нас на отношения между человеком и Христом: тавтологию «человек это человек» следует понимать как гегелевское бесконечное суждение, как встречу «человека» со своим противоположным определением, с контрагентом на противоположной стороне ленты Мёбиуса. Точно так же, это мы знаем из повседневной жизни, фраза «закон есть закон» означает свою полную противоположность, совпадение закона с произволом («Ничего не поделаешь, даже если это несправедливость и произвол, закон есть закон, ты должен подчиняться ему!»). «Человек это человек» сигнализирует о несовпадении человека с человеком, о НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ чрезмерности, которая тревожит его самоидентичность. И что такое Христос, как не имя этой неотъемлемой от человека чрезмерности, его экстимного ядра, чудовищного избытка — того, что вслед за несчастным Понтием Пилатом, одним из немногих этических героев Библии (другой, безусловно, Иуда), можно назвать только ecce homo.

Приложение

Сегодняшняя идеология >*

Крайне нетерпимые к интеллектуалам родственники, от которых трудно отделаться во время праздников, часто набрасываются на меня с провокационными вопросами вроде: «Что ты, философ, можешь поведать мне о чашке кофе, который я сейчас пью?» Однако когда один прижимистый родственник преподнес моему сыну «Киндер-сюрприз» и со снисходительной ироничной ухмылкой поинтересовался: «Каков будет твой философский комментарий относительно этого яйца?», он получил подарок на всю жизнь — длинный развернутый ответ.

«Киндер-сюрприз», одна из самых популярных шоколадок в Центральной Европе, — это полое яйцо, его скорлупа сделана из шоколада, оно завернуто в яркую цветную бумагу; если развернуть яйцо и расколоть скорлупу, внутри окажется маленькая пластмассовая игрушка (или части, из которых игрушка собирается). Ребенок, которому покупают это шоколадное яйцо, торопливо разворачивает его и раскалывает скорлупу, часто не удосуживаясь даже съесть ее, его интересует только игрушка в яйце — разве такой поклонник шоколада не являет собой превосходный пример, иллюстрирующий пословицу Лакана: «Я люблю тебя, но необъяснимым образом что-то в тебе я люблю больше тебя самого, поэтому я тебя уничтожу»? И разве эта игрушка не есть l'objet petit a в чистом виде: маленький предмет в центре пустоты нашего желания, скрытое сокровище, агальма в центре предмета нашего желания?

Эта материальная («реальная») пустота в центре, конечно же, представляет собой структурную («формальную») пропасть, из-за которой ни один товар не является «действительно ТЕМ», ни один товар не соответствует ожиданиям, которые он вызывает. Иными словами, маленькая пластмассовая игрушка не просто иная, чем шоколад (товар, который мы купили); будучи другой материально, она заполняет полость в самом шоколаде, то есть находится на той же самой поверхности, что и шоколад, Как мы уже знаем от Маркса, товар — это загадочная материя, полная теологических сюрпризов, конкретный предмет, отвечающий конкретной потребности, но в то же время это и обещание «чего-то большего», непостижимого удовольствия, подлинное месторасположение которого — фантазия. И вся реклама адресована этому фантазматическому месту («Если вы пьете X, это не просто напиток, но также…»). А пластмассовая игрушка — это результат рискованной стратегии непосредственно материализовать, сделать видимой эту таинственную избыточность: «Если вы едите наш шоколад, вы не просто едите шоколад, но также… получаете (совершенно бесполезную) пластмассовую игрушку».