Кукла и карлик. Христианство между ересью и бунтом - [58]
Гегелевская позиция по этому вопросу может показаться более запутанной: его интересует не столько то, что в ходе постепенного диалектического продвижения можно преодолеть пропасть между понятием и его воплощением и достичь понятия в его полной само-прозрачности («Абсолютного Знания»), скорее, выражаясь спекулятивно, его интересует то «чистое» противоречие, которое уже не является противоречием между не поддающейся деконструкции чистой Инаковостью и ее не состоявшимися актуализациями/детерминациями, но совершенно имманентное «противоречие», которое предшествует любой Инаковости. Актуализации и/или детерминации понятия — это не «следы не поддающейся деконструкции божественной Инаковости», это ПРОСТО СЛЕДЫ между ними. Иными словами, совершив своего рода обратное феноменологическое epoche[54], Деррида редуцировал Инаковость до уровня «будущего времени» чистой потенциальности, полностью деонтологизировав ее, заключив в скобки ее положительное содержание, чтобы в итоге оставался только призрак обещания.
А что если следующим шагом должен стать отказ от самого минимального призрака Инаковости, чтобы получился разрыв, пропасть как таковая, которая препятствует сущностям достичь своего самотождества? Вспомните старый упрек, который французские коммунистические философы адресовали экзистенциализму Сартра: Сартр отбросил все содержание буржуазного субъекта, сохранив лишь его чистую форму, а вслед за этим надо будет отказаться и от самой формы — разве mutatis mutandis Деррида не отбросил все положительное онтологическое содержание мессианства, не сохранив ничего, кроме чистой формы мессианского обещания, а следующим шагом должен стать отказ и ОТ самой этой формы?
И снова, разве это также не переход от иудаизма к христианству? Иудаизм сводит обещание Другой Жизни к чистой Инаковости, к мессианскому обещанию, которое никогда не будет выполнено и реализовано (Мессия всегда «грядет»), тогда как христианство, отнюдь не претендуя на полное исполнение обещания, совершает нечто более рискованное (uncanny): Мессия ЗДЕСЬ, он прибыл, финальное Событие уже произошло, и тем не менее пропасть (которая подтверждала мессианское обещание) остается…
Здесь возникает соблазн вернуться к раннему Деррида периода différance[55]: что если (как уже предполагал Эрнесто Лакло>17) обращение Деррида к «постсекулярному» мессианству не является необходимым результатом его исходного «деконструктивистского» побуждения? Что если идея бесконечной мессианской Справедливости, которая действует в условиях бесконечной приостановки, которая всегда грядет, в качестве недеконструируемого горизонта деконструктивизма уже осложняет «чистое» différance, чистый разрыв, отделяющий сущее от себя самого? Но, может быть, этот чистый интервал ПРЕДШЕСТВУЕТ всякому понятию мессианской справедливости? Деррида поступает так, будто существует выбор между положительной онто-этикой, преодолением существующего порядка в направлении другого высшего положительного Порядка, и чистым обещанием призрачной Инаковости — а что если мы вовсе откажемся от обращения к этой Инаковости? В результате мы получим либо Спинозу — чистое положительное Бытия, либо Лакана — минимальное искажение влечения, минимально «пустое» (само-)различие, которое начинает действовать, когда вещь выступает в качестве замены САМОЙ СЕБЯ:
«То, что подлежит замене, может также выступать самостоятельно, в масштабе 1:1, в роли замены. У него лишь должна быть некоторая особенность, которая не позволит спутать его с самим собой. Такой особенностью может быть порог, граница, которая отделяет место того, что заменяется, от того, чем заменяется — или символизирует их разъединение. Все, что возникает перед порогом-границей, тогда считается эрзацем, а все, что находится позади, рассматривается как то, что подлежит замене. Существует множество примеров такого рода маскировки, которая достигается не за счет миниатюризации, а лишь путем ловкой локализации. Как подметил Фрейд, те же действия, которые запрещаются религией, выполняются от имени религии. В таких случаях — как, например, убийство во имя религии — религия также может действовать без какой-либо миниатюризации. Непреклонные воинствующие поборники человеческой жизни, как те, например, кто выступает против абортов, не остановятся перед убийством сотрудника клиники. Американские радикалы правого толка, протестующие против мужского гомосексуализма, действуют аналогичным образом. Они организуют так называемые „гей-порки“, во время которых избивают и даже насилуют геев. Таким образом, можно удовлетворять влечение к убийству и гомосексуализму, если только это удовлетворение заставляет принять некоторое подобие контрмер. Следствием такого мнимого „неприятия“ является то, что неприемлемое x появляется само и принимается за не-x»>18.
Здесь мы снова сталкиваемся с гегелевским «противоположным определением»: в лице насильника во время гей-порки гей встречает самого себя в своем противоположном определении; иначе говоря, тавтология (самоидентичность) выступает как высшее противоречие. Этот порог-граница может действовать также как «взгляд иностранца»: например, когда разочарованный представитель Запада воспринимает Тибет как освобождение от своего кризиса, Тибет уже лишается своей непосредственной самоидентичности и превращается в знак себя, в свое «противоположное определение». В отличие от изнасилования во время гей-порки, когда гомосексуальное желание удовлетворяется под видом своей противоположности, в случае поклонника Тибета с Запада полное НЕПРИЯТИЕ Тибета, предательство тибетской цивилизации происходит под видом восхищения Тибетом. Другой пример — это случай крайней интерпассивности, когда я записываю фильм, вместо того чтобы просто смотреть его по телевизору, и когда эта отсрочка сопровождается целой саморефлексией: подозревая, что запись может оказаться с дефектом, я с волнением вглядываюсь в экран, пока крутится лента, чтобы убедиться, что с записью все в порядке, фильм останется на ленте и потом его можно будет посмотреть. Парадокс заключается в том, что я СМОТРЮ фильм, и даже очень внимательно, но в подвешенном состоянии, не вникая в сюжет — все, что меня интересует, это все ли в порядке с записью. Не похоже ли это на извращенную экономию сексуальности, когда я совершаю акт просто для того, чтобы быть уверенным, что в будущем я также смогу его совершить: даже если в действительности этот акт неотличим от «нормального» акта, выполняемого для удовольствия, ценного самого по себе, лежащая в его основе «либидинальная экономия» совершенно иная.
