Кухтик, или История одной аномалии - [9]

Так он простоял вечность. Время остановилось. Огромный сплюснутый шар замер в пространстве.

- Входи, давай, - донеслось наконец из-за двери, и кошмар ожидания кончился.

За столом рядом с Чудотворцем сидела Белоснежка. Семь гномов затаились под красной скатертью и подглядывали за Кухтиком в маленькие дырочки. Скатерть была смята и сдвинута в сторону. Щеки Белоснежки пылали. Он увидел в руках её заветный красный матерчатый треугольник. Сама она, словно не замечая Кухтика, смотрела в сторону вершителя судеб и загадочно улыбалась ему.

- Значит, так... - Голос Чудотворца был суров, но уже не страшен. Забирай, значит, это дело, и впредь чтоб, значит, никаких там... Понял?

Он взял из рук Белоснежки Кухтикину судьбу и вложил её в дрожащую ладонь Кухтика. Его помощница не шелохнулась.

- Давай, давай! - сказал хозяин волшебной комнаты, перегнувшись через стол и мягко подтолкнув его в сторону двери. - У нас дела тут еще... Ступай!

Кухтик сделал шаг от стола, повернулся и поплыл к дверям.

Неподвижно висевший в холодной вечности шар дрогнул и вновь закружился.

Еще две тысячи километров пролетел Кухтик на своей кровати.

Еще два года жизни промелькнули и растворились в мягкой подушке...

Кухтик бежал по широкой площади мимо бронзового памятника и, задыхаясь, волок тяжелую ржавую трубу. За ним гнались враги.

- Отдай железо! - доносилось из-за спины. - Отдай, гад! Наш лом! Все будет сказано!

Добыча - его, Кухтикина, добыча - тяжело скакала по выбоинам, грохоча и поднимая сзади столб пыли. Враги были уже совсем близко. Он зажмурился, рванулся вперед, подвернул ногу и, теряя равновесие, выпустил ржавую трубу из рук.

Погоня закончилась. Он лежал на пыльном асфальте, размазывал по лицу слезы и смотрел, как прыгает вокруг алчная кучка врагов.

- Фиг тебе! Фиг тебе! - кричали ему в лицо похитители.

Они строили рожи и потешались над ним. Они схватили прекрасную длинную трубу, которую он всего час назад, надрываясь, вытащил из страшного темного подвала. Они схватили и поволокли прочь его единственную надежду оправдаться, встать вровень с другими и увидеть свое имя на большой Красной Доске.

Он неудачник. Он не сдаст металлолом и не оправдает доверия. Он останется изгоем до конца своих дней...

Еще две тысячи километров и ещё два года... И надо сидеть за столом в углу маленькой комнаты, надо выучить и запомнить стихи про того, кто стоит на полированном камне, повернувшись затылком к белому от мороза стеклу.

А под столом стоит много бутылок, и можно осторожно толкать их ногой, и они будут тихонько звенеть.

А с кухни пахнет жареной рыбой. И голос соседки - Надькиной матери ругает Надьку и Надькиного отца.

"Ну, ты вооще, бля! - скажет сейчас Надькин отец. - Чем те жисть плохая? С комбината, бля, таскать не перетаскать". А потом Надька уйдет мыться в ванную, и тогда можно подсмотреть в щелку, как она снимает халат.

Но кто же завтра будет стоять на школьной сцене и читать стихи про "каждый год за шагом шаг"? Нет! Надо сидеть, и надо читать, и надо заткнуть уши. И не надо толкать бутылки под столом. Пусть они ругаются на кухне из-за своей рыбы. Пусть она снимает свой халат там, в ванной...

И - все!.. Снова рушится глупая твоя жизнь, Кухтик. Снова рушится. Ничему не научился ты, Кухтик. Снова - не стоять тебе в стройном ряду, локоть к локтю с теми, кто лучше тебя.

Главный Инструктор сидит за красным столом. Главный Инструктор смотрит на тебя сквозь толстые очки. Он молча качает головой и выстукивает пальцами по столу похоронный марш.

Умирает надежда. Последняя надежда на то, что сможешь ты нацепить на рубашку, на грудь - туда, где бьется глупое сердце твое, - маленький блестящий значок.

- Так что же, так и будем молчать? - спрашивает Главный Инструктор.

Но приходится молчать. Потому что нечего сказать ему. Нечего.

- Ну вот, представь себе, Кухтик... - Суровые глаза за толстыми стеклами очков теплеют, и ещё больше не по себе становится Кухтику. Представь себе, что завтра, скажем, поедешь ты в братскую страну. И спросят тебя там про нашу жизнь. И когда был съезд, спросят. И что в решениях было записано. Обязательно ведь спросят... А ты?

Не поднять тебе головы, Кухтик. Не оторвать глаз от пола. Напрягаются, пыжатся серые маленькие, похожие на паучков клеточки в глупой твоей голове. Только зря напрягаются, нет от них толку. Лишь звенит у тебя в ушах, как звенят пустые бутылки под столом, если ударить ногой по длинным, вытянутым горлышкам. И только хриплый голос отца твоего доносится из-за стенки, и голос Надькиного отца на кухне, и Надькин визгливый голос.

- А что вообще полезного сделал ты, Кухтик? Какая музыка звучит в душе твоей?.. На вот - послушай.

Стол перед Главным Инструктором разбухает и превращается каким-то чудом в полированный черный рояль. Блестящая крышка откидывается вверх, и толстые пальцы ударяют по длинному ряду белых клавиш. Сам же Инструктор справедливый и грозный - поднимается, запрокидывает голову и поет Великую Песню. И большой зал за Кухтикиной спиной - неведомо откуда взявшийся огромный зал - подхватывает её сотнями голосов. Лишь он один молчит. Стоит, уперев глаза в темный паркетный пол. Он не знает слов. Даже слов Великой Песни не знает он.