Кухтик, или История одной аномалии - [11]

Он сел на кровати, встряхнул невесомой головой и заметил в темном оконном стекле отражение абсолютно голого тела. Это было его, Кухтика, тело. Оно было тощим и омерзительным.

Он сжался, повернулся боком, чтобы прикрыть то, на что смотреть самому ему было стыдно. Потом, скосив глаза, разглядел лежавшее рядом с ним Совершенство.

Надо было сказать что-то важное. Он облизнул пересохшие губы и, не в силах оторвать глаз от светящегося в темноте чуда, прошептал:

- Выходи за меня замуж.

Воцарилась тишина. Прошла минута, и в темной комнате отчетливо раздался голос. Голос этот произнес:

- Чо?

- Я... тебя люблю, - пролепетал съежившийся на кровати Кухтик. - Я... Ты... выходи... за меня... замуж.

Ему показалось, что со стола разом грохнулись на пол все чашки. Чудо повернулось на кровати, обхватило руками живот и затряслось от хохота.

- Ты чо? Ты чо? - повторяло Чудо. - Ну ты вооще! Ты чо это взаправду?

- Да я же... - начал было ошарашенный Кухтик, но прыгающий по комнате смех не дал ему договорить. Теплые ладони толкнули его в спину.

- Ой, ну ты даешь! Это, значит, замуж? Ой, до чего же ты смешной, киска!

Ему захотелось провалиться сквозь пол.

- Не, ты не сердись, - все ещё прыская смехом, произнес голос за Кухтикиной спиной. - Мы чо ж, повалялись, значит, и прям в ЗАГС побежим? Ага? А потом, значит, я - к тебе... Из общаги - прям в коммуналку?.. Ой, мамочки!

Кухтик, путаясь в собственных ногах, сполз с кровати и стал на ощупь искать среди валявшейся на полу одежды свои штаны.

- Слушай, - уже ласково сказала она. - Ты только того... Ты вправду не сердись. Мы... Ну, мы встречаться можем... Ты парень ничего. Смешной только... Ну давай покушаем, а? Там, в сумке, - полно. Ты бери, не стесняйся...

За темным окном глухо прогремел грузовик.

Мир сузился, и краски его поблекли.

* * *

И ничего не стало происходить. Ровным счетом - ничего. За исключением жизни.

Жизнь происходит так. Медленно крутится большой шар, подставляя то один, то другой бок под лучи желтой звезды. И снег сменяется дождем. И дождь заканчивается. И снова идет дождь.

"ВЫПОЛН ПРОДОВОЛЬСТ ОГРАММУ!!" - написано на мокром листе бумаги, висящем над кособокой, обитой железом дверью.

- Держи программу, киска, - произносит ласковый голос, и руку Кухтика оттягивает тяжелая сумка.

Он криво улыбается, по-птичьи дергает головой, вытягивает тощую шею и касается губами розовой теплой щеки.

- Ну, пошли, что ли? - пиликает голос.

Он поворачивается и, нервно оглядываясь, идет через двор, заваленный обломками досок и пустыми картонными коробками.

Грусть со страстью мешаются в душе его. Вот, вот именно - грусть со страстью.

Только не надо смеяться над ним. Не надо...

Кончается захламленный двор, и можно наконец, не озираясь, идти по улице, чувствуя её локоть. Рядом. Совсем близко.

- Твои-то сегодня дома? - спрашивает она.

Он молча кивает.

- А что, картошку сажать в субботу поедут?

Три дня до субботы еще. Долгих три дня.

- Ладно, - машет она рукой, - в общаге Кирилыч сегодня дежурит. Проскочим небось.

И ничего нельзя поделать с этим горячим свинцом, пульсирую-щим в ногах...

Он знает, что уже не будет падать на него потолок. Но ещё будут кружиться стены, оклеенные полосатыми обоями. Будет качаться на стене картинка с бедной Аленушкой, сидящей на берегу пруда. Скоро, совсем скоро он будет лежать, устремив глаза вверх, не видя перед собой ничего и не чувствуя ничего, кроме собственного прыгаю-щего сердца.

Кирилыч, конечно, пропустит в общагу. Кирилыч - хороший человек. И мятая трешка - ничтожная плата за пропуск в рай.

Дома на кухне Надькин отец жарит рыбу и, заметив входящего Кухтика, подмигивает ему.

- Опять припозднился?.. Эх, дело молодое, едрен вошь! Может, хлебнешь за компанию? Моя-то в ночную сегодня. Гуляем...

Не хочется ему ни с кем говорить. Не хочется никого слушать. Но надо садиться за клеенчатый стол, надо вовремя кивать, надо слушать про Второй Украинский фронт и про медсестру Клавку, про десант в Керчи и про талоны на мясо, которые хорошо бы отоварить. ("Тебе-то что, малой. Ты при магазине пристроился".)

Оставьте его в покое. Грусть и страсть мешаются в опустевшем сердце его. Грусть и страсть...

- Я те вот что скажу, малой. Вся эта хренотень с Леонидом этим, мать его, - туфта это все. Его там за версту не видать было. Уж я-то знаю... Во, хорошо пошла!.. И все, что по телевизиру гонют, все это - туфта. Я ж пол-Европы на пузе прополз, а мне теперяча - хрен с маслом... Давай-ка ещё по одной... Я в твои дела не лезу, ты ж меня знаешь. Сам молодым был, по девкам шастал. Мне - что? Кого хошь, того и води. Хоть я и ответственный этот, съемщик квартирный, но к тебе завсегда с понятием... На вот рыбешкой закуси... И коли там, в лабазе ейном, можно что по талонам достать или ещё как, то ты уж по дружбе... Давай, наливай, не стесняйся.

Грусть, одна только грусть...

- А потом, значит, сам генерал нам медали цеплял. Орден бы дал, точно, да кроты эти настучали в штаб, крысы энкавэдэшные. Засуетились, падлы. Как три полка ни за хрен собачий уложили - о том никто ни гугу. А как наградные листы в политотделе кромсать - так они тут первые... Дак ты уж не забудь про талоны. Слышь? Ща спать пойдем, разморился я чтой-то... Договорились, значит, насчет талонов?