Кугитангская трагедия - [4]

Со склона горы донёсся крик. Это Солтанмурад гнал коз. А навстречу ему, от Базар-Тёпе, мчались всадники. Среди них был и отец Янгыл. Как только он увидел дочь, а затем и сына с козами, сразу соскочил с седла.

— Все живы-здоровы, Янгыл-джан? — с беспокойством спросил Ишали.

— Белая коза потонула… и козлёнок, — глухо отозвалась Янгыл.

— Мы спрятались под скалой и там спаслись от града! — горячо стал рассказывать Солтанмурад. — Ох, сколько деревьев, сколько камней сорвало!

Но Ишали-ага не стал выслушивать сына.

— Слава аллаху, кажется, всё обошлось, — проговорил он тихо и распорядился, чтобы дети гнали коз в аул. Сам он вместе с другими поехал в горы — взглянуть на разбушевавшуюся стихию.

Вечером в Базар-Тёпе только и было толков о бог весть откуда взявшемся граде и селе. В семьях подсчитывали урон: многие лишились овец, коз и даже верблюдов. В семье Ишали тоже говорили об этом. Жалели, что пропала дойная коза — теперь молоко придётся брать у соседей. Но больше радовались, что дети вовремя догадались выгнать коз из пещеры, иначе поток погубил бы и их. Стоило промедлить минуту-другую и могло случиться непоправимое.

Янгыл быстро забыла о случившемся несчастье, и её воображение целиком захватил разговор Арзы. Она легла спать, но никак не могла уснуть — он стоял перед её глазами: высокий, широкоплечий и очень красивый. Лицо Арзы было бледным, а глаза выражали мольбу и отчаяние. Впервые девочка ощутила невыносимую тоску по нему… Впервые в полном сознании и с каким-то предчувствием неотвратимой беды она поняла, что не может жить без него. Она стала вспоминать все предыдущие беседы с ним, игры в айтерек, всё, всё, что было связано с ним, и незаметно перенеслась в недалёкое детство. Да, да, путь в эту тревожную взрослую жизнь они начали вместе, едва научились ступать по земле. Тогда же и подружились, и вот теперь детская дружба разрослась в любовь.

В кибитке было душно. Янгыл встала, надела кетени и чувяки и тихонько вышла во двор. Над курганом Базар-Тёпе, над мечетью, мазанками и юртами, над всем предгорным простором, над вершинами Кугитангтау разливался лунный свет, и в этом свете дрожало ночное весеннее зарево. Янгыл стало вдруг до слёз тоскливо. Ей захотелось плакать навзрыд, чтобы как-то освободить душу от неосознанной тоскливой радости. Предчувствие близкого и желанного счастья всю переполнило её.

— Янгыл, — вдруг услышала она голос Арзы. — Милая, не бойся, это я. — Он тихойько вошёл во двор и глаза его светились счастливым страхом. — Я давно здесь тебя жду… Я почему-то решил, что ты обязательно выйдешь ко мне — и ты вышла… Я думаю — это по воле аллаха, иначе бы не догадалась, что я жду тебя, ведь мы не договаривались…

— Ах, Арзы… — девушка закрыла лицо ладонями и почувствовала, как он привлёк её к себе, прижимаясь, к лицу и лбу горячими губами.

Словно тюльпан в объятиях лёгкого весеннего ветра трепетала она, задыхаясь от счастья и смертельного страха. Если бы кто-нибудь сейчас вошёл во двор, то влюблённые не нашли бы в себе сил оторваться друг от друга — так велика была жажда их встречи. За дувалом заблеяли козы. Янгыл тихонько вздрогнула и высвободилась из горячих объятий Арзы. Они подошла к агилу, и их желанное счастье вспыхнуло с новой силой.

Только ты, Арзы, только ты, — повторила она с жаром. — Я готова даже умереть вместе с тобой. — И он, отвечая ей теми же словами, осыпал её поцелуями.

Однако страх и благоразумие, что их могут увидеть вдвоём, заставили влюблённых распрощаться. Арзы, полный счастья и надежды, что завтра снова встретится с Янгыл, как только они выгонят овец к горам, ушёл домой.

III

Ещё не поднялось солнце, ещё не совсем рассеялся мрак, ночи, а в небе над Базар-Тёпе закружились стервятники. Богатой добычей наградил их горный сель: десятки трупов животных вынес он на съедение голодным хищным птицам…

А к мечети, на заунывный призыв азанчи, собирались правоверные. Белобородые аксакалы и мужчины помоложе — свои и приезжие — стелили молитвенные коврики — намазлыки, потихоньку говорили о вчерашнем бедствии и качали головами. Но вот на мамберу взошёл молла Ачилды: в тюрбане и халате с широкими рукавами. Скорбно углядел собравшихся, и намаз начался…

Чабан Закир-ага, широкоплечий, высокий мужчину лет сорока пяти — молиться в мечеть никогда не ходил. В неё ходили только казн, муллы, старшины племён и другие влиятельные люди, которые ничем, не занимались, кроме как читали наставления своим подчинённым, а между всем этим — вели торговлю. Как и большинство базартепинцев, чабан расстилал свой намазлык на плоской крыше или во дворе и свершал молитву. И сегодня он не изменил раз навсегда заведённому порядку. Однако, бросив коврик под ноги и опустившись на колени, Закир-ага произносил молитвы рассеянно, язык его плохо повиновался, а сердце болело, переполненное предчувствием беды. Да и было о чём печалиться. Закир-ага выпасал овей самого моллы Ачилды. Отара у моллы и без того большая каждый год росла за счёт молодняка и овец, прибывавших в неё по хушир-закяту. Другой бы да его месте постарался сделать жизнь своего чабана, если уж не счастливой, то сносной. Но молла Ачилды, человек до крайности жадный и расчётливый, держал своего, чабана в чёрном теле. Ведя полуголодный образ жизни, Закир-ага давно занимался приработками. И вчера, в пятницу, оставив отару подпаску — чолуку, он направился к Амударье, чтобы подшибить несколько монет на выгрузке и погрузке купеческих судов. Ушёл с самого утра. Дело ему нашлось: таскал с берега на русский пароход мешки с шерстью.