Куда ворон костей не заносит - [2]

Она сказала спокойно:

— Игорь Евгеньевич, если бы я была мужчиной, вы отпустили бы меня?

— Конечно! Ни минуты бы не задумался.

— Тогда скажите, кто из ваших мужчин дольше меня живет на севере и больше меня изучил северную зиму?

Он смущенно молчал, и она добавила:

— Не сомневаюсь, Николай запротестует. Но как вы думаете, ваш друг Андрей простит мне, когда узнает, что я была рядом с другим вашим другом Николаем, и тот нуждался в моей помощи, а я помощи не оказала?

На этот раз удар был безошибочен. То, что Синягин вышел из себя, было признаком хорошим. Отказывая, начальник экспедиции предупредительно улыбался, а против воли соглашаясь, не сдерживал раздражения.

— Да, друзья! — закричал он. — И Андрей, и Николай. Но мне, мне! А вам один из них — муж, а другой — бывший муж! И почему так получилось, судить не мне. — Он сердито замолчал. Она тоже молчала. Она знала, что возражать он больше не будет. Он хмуро сказал, вставая — Еще раз свяжусь с Весенним. И если Лукирский передаст, что в трехстах километрах от их станка замечена хоть одна тучка, вы останетесь у нас.

Метеосводка была отличная. Очередного циклона раньше недели не ожидали. Нина Николаевна встала на лыжи. Синягин проводил ее до холма, откуда начинался пологий спуск на равнину. Прощаясь, она засмеялась:

— Думаю, все-таки, что мой муж скажет вам спасибо за то, что вы отпустили меня к моему бывшему мужу. Не забывайте, что между собой они тоже друзья. И будьте спокойны: я приду до темноты. И в палатке у Лукирского мы посмеемся над вашими страхами.

— Я не забываю другого: что север это север, — сказал он озабоченно. — Вы молодец, Нина Николаевна, но прошу вас, будьте осторожны. Первую половину пути идите быстро, потом не торопитесь. Захотите отдыхать, разведите костер. Думаю, впрочем, вы дойдете и без отдыха, но не раньше ночи.

Этот разговор вспомнился ей, когда она стояла на пригорке и всматривалась в даль.

Она еще раз вздохнула. Через час начнет темнеть, через два часа она будет идти по звездам, без всяких земных ориентиров. Она и сейчас почти ничего не видит, а пробежав еще десяток километров, начнет тыкаться в разные стороны, как слепой котенок. Кроме того, она плохо знает эту часть пути, место это в ее памяти стерто, как линии на старом чертеже. Где-то за этим горизонтом должно быть озеро, километра в три длиною, метров в двести шириною, затем невысокие холмы, затем равнина, речка Громкая и станок Весенний, где лежат ее больные. Три-четыре часа хорошего бета и она доберется. Но достанется ей это нелегко, нет!

В конце кондов, если говорить честно, она совершила один-единственный просчет, не учла только одну возможность из тысячи. Лукирский передал из Весеннего, что погода предвидится тихая и ясная, ординарный антициклон, мороз градусов сорок пять. Вначале все шло точно по сводке. Но за линией озер начался ветер с северо-востока, маленький ветерок, метра три в секунду, слабое дуновение, ползшее над холмами.

В розе ветров северо-восточный ветер представляет самый редкий, самый скверный из всех зимних воздушных потоков их района. Она учитывала все — мороз, трудности пути, потерю ориентиров, случайные помехи. Ей выпала самая редкая случайность. Когда ветер с востока коснулся ее щек и оледенил лыжные брюки, сделав их жесткими, как брезент, она сразу поняла, что смеяться над опасениями Синягина не придется.

Нина Николаевна стукнула лыжей о лыжу и в последний раз оглядела тундру. Полдень, максимальная видимость: пустыня снега внизу, пустыня радужного сияния и редких звезд наверху.

Она скатилась с пригорка и, широко размахивая руками, пошла дальше.

Теперь она шла навстречу ветру, и скорость его увеличилась с трех до шести метров в секунду. Ветер легко проходил сквозь полушубок и брюки и обжигал тело так же свободно, как обжигает его сквозь неплотную одежду зажженный неподалеку костер.

Самым удивительным было то, что она не ощущала на ногах валенок, как если бы их и не было. Это, собственно, было первым, что она открыла, удалившись на несколько километров от дому. И ей следовало думать об этом, заранее — старожилы ходят в унтах не напрасно, они все твердят, что в холодные ветры середины зимы валенки почти не защищают ног, превращаются в пористую массу, пропускающую воздух так же просто, как решето воду.

В прошлую пургу, когда она чуть не отморозила ноги в новых валенках, она убедилась, что многое в этих рассказах — правда. Сейчас, чем больше она ускоряла бег, тем холоднее становилось ногам и телу. Ей временами начинало казаться, что она бежит уже босая, не в шерстяных носках, а в шелковых носочках, не в рейтузах и лыжных брюках, а в легком платьице — так легко охватывал ее тело ветер с северо-востока. Это было удивительно и противоречило законам физики. Работа не переходила в тепло. Ветер перекрывал усилия ее мышц.

По привычке на бегу осматривая окрестности — без того, чтобы на чем-либо остановить внимание — она мысленно переносилась на Весенний, где между палатками теперь попрыгивает Николай, опираясь на самодельный костыль, и незнакомый эвенк терпеливо ждет, пока ему сделают последнюю перевязку и отпустят. Синягин хотел сообщить на Весенний, что к ним вышла Нина Николаевна, но она попросила не делать этого, — желала явиться неожиданно. Вероятно, это тоже было опрометчиво. Она усмехнулась и подумала, что поступила правильно. Как бы всполошился Николай, как бы встревожился Лукирский! Энергичный, взбалмошный метеоролог и астроном экспедиции помчался бы ей навстречу, чтобы перехватить около озера. А Николай сидел бы в палатке, сжимая руки, нервничал, волновался… И радовался, что увидит ее!