Куда уходит кумуткан - [45]

Наклонившись, Максим увидел на гладкой голове нерпёнка крохотные ушки, больше похожие на два меховых бугорка.

— Красивый, — прошептала Аюна.

— Угу, — согласился Максим.

На стенках ящика виднелись сгустки шерсти. У нерпёнка продолжалась линька.

— И зачем их убивают… — прошептал Саша.

— Шубы делают, — отозвался Максим. — Шапки, перчатки и шубы.

— Ну тебя! — поморщилась Аюна.

— А что? Видела торбасы[40] у дяди Коли? Думаешь, из чего они?

— Помолчи! — Аюна ткнула Максима в бок, но ему захотелось позлить сестру:

— А ещё из нерп хотят консервы делать. Будет целый завод. А из задних ласт, говорят, получатся хорошие карандашницы и светильники.

— Замолчи! — уже громче сказала Аюна.

Ей было неприятно слышать о том, во что мог превратиться этот славный кумуткан. Не живой нерпёнок, а набор консервов, перчаток и карандашниц в пластиковой упаковке с весёлыми картинками и этикеткой.

— Прости, — Максим пожал плечами. — Это я тоже на докладе рассказывал. Географичка просила перечислить всё, для чего человеку нужна нерпа.

— Ну и дура!

— Это ты ей скажи.

— Вот и скажу!

Нерпёнок, тем временем, проснулся. Открыл глаза и увидел нависшего над ним Сашу. Вздрогнул. Стал пятиться, пока не упёрся в другой конец ящика. Вжал голову в шею — так, что на ней собрались плотные складки жира. Начал тихонько сопеть. Сузил глаза. Затем издал хрюкающий звук, показал мелкие, как иголочки, зубы и дёрнул головой вверх, будто мог дотянуться до Саши и укусить его.

— Ах ты, злюка, — рассмеялась Аюна.

— Станешь тут злюкой, когда тебя в ящике держат, — заметил Саша.

— Нужно дать ему имя! — торжественно заявила Аюна.

— Дедушка не согласится, — Максим качнул головой. — Потом всё равно даст другое.

— Ну и что? Настоящим останется первое имя, и только мы будем его знать. Если понадобится, призовём дух нерпёнка себе в помощь.

— Ну давай, — согласился Максим.

— А это мальчик или девочка?

— Не знаю…

— Надо посмотреть, — оживился Саша.

Обошёл ящик и склонился над задними ластами нерпёнка. Тот, выгнув спину рогаликом и взглянув на Сашу вверх ногами, опять с боевым хрюком дёрнул мордочкой. Развернулся и попятился обратно. Саша так и бегал вокруг ящика, в надежде посмотреть нерпёнку под задние ласты, чем рассмешил Аюну.

— Зря стараешься, — остановил его Максим. — Дедушка говорил, что мальчика от девочки можно только по пузу отличить. Там у них дырочки надо считать.

— Какие ещё дырочки? — удивилась Аюна.

— А такие. Только я не помню, сколько их там должно быть.

— А как же это… — смутился Саша. — Ну то, что снизу должно быть.

— Этого у них не видно.

— Это как?

— А вот так. Мальчики-нерпы втягивают всё, что снизу. Как черепаха — голову. А когда надо, вытягивают.

— Чудненько… — Саша больше не беспокоил кумуткана. — Удобно так что ли?

— Не знаю, не пробовал.

Аюна прыснула, глядя то на Максима, то на Сашу.

— Ты хоть понимаешь, о чём мы? — важно спросил Саша.

— Да уж побольше вашего понимаю, — не менее важно ответила Аюна.

После долгих споров ребята решили назвать первого кумуткана Дымкой — по её светло-серебристой шёрстке и по тому, что её поймали в день, когда Байкал укутался в такую же светло-серебристую шаль.

Аккуратно защёлкнули замок на крышке и пошли ко второму нерпёнку.

В его ящике шерсти было ещё больше. Мех у кумуткана «II» был пятнистый, свалявшийся и словно перемазанный жиром.

— Этот не такой красивый, — промолвила Аюна.

Хотела сказать что-то ещё, но осекалась. Увидела, что нерпёнок плачет.

Между сжатыми веками просматривались налитые кровью, тяжёлые глаза. Слёзы струились из уголков, омывали мордочку, задерживались у основания тоненьких усов.

Едва солнечный свет покрыл кумуткана, он сразу оживился. Стал неуклюже ворочаться с бока на бок. Затем развернулся и заторопился к другому концу ящика — к Саше, чем порядком напугал его.

— Ты чего это? — прошептал Саша.

Нерпёнок замер возле него. Прикрыл глаза и начал дрожать — глубокая частая дрожь сотрясла всё тело.

— Бедняжка, — протянул Максим.

— Дядя Женя! Дядя Женя! — Аюна побежала к уазику.

Она взволнованно объяснила Евгению Константиновичу, что со вторым нерпёнком Виктора Степановича что-то случилось.

— Он плачет и весь трясётся! Нужно что-то сделать!

Дядя Женя нехотя последовал за Аюной. Николай Николаевич, тем временем, отправился собирать палатку.

— Ну и чего вы всполошились? — спросил Евгений Константинович.

Сегодня его белое лицо, красиво сочетавшее европейские и монгольские черты, было каким-то мятым, неопрятным. Аюне даже показалось, что ночью его разобрали на части, а теперь собрали, но как-то неловко, чуть сдвинув уши, опустив нос, расширив глаза. Наконец, поняла, что вчера дядя Женя чаще улыбался. Именно улыбка делала его лицо приятным.

Он склонился над нерпёнком. Быстро и уверенно ощупал его, словно это был не кумуткан, а шуба или мешок с перчатками. Вытерев руки о снег, улыбнулся — вчерашней радостной улыбкой. Он был рад, что этот нерпёнок достался не ему, а Виктору Степановичу.

— Это не слёзы, это фототаксис, — объяснил дядя Женя.

Ребята молча слушали. Так и не дождавшись вопросов, Евгений Константинович продолжил сам:

— В общем, не придумывайте. Он не плачет. У нерпят чувствительные глаза. Реагируют на свет. Это и есть фототаксис. Природа позаботилась. Нерпёнок проскребает из логовища тоннели и так может выбраться наружу. А там опасно — во́роны летают.