Куда пропали снегири? - [34]

Божьего, всё это вместе взятое - добрая основа разви­вающейся души.

На этом бы и закончить мне, да не будет мой рас­сказ полным без одной удивительной истории. На­талья Юрьевна рассказывала детям, как крещён был Спаситель в водах Иордана, о том, что был Голос с не­ба и прилетел голубь...

-   А теперь, мои хорошие, нарисуйте Иордан.

Дети зашелестели альбомами, зацарапали фломас­терами. Она пошла по рядам, останавливаясь по оче­реди с каждым. Подошла к Славику. Он рисовал Иордан смелыми, сильными мазками, прямо море раз­ливанное, а не река.

-   Молодец, Славик, у тебя очень хороший рисунок. Как называется река?

-   Иордан, - ответил мальчик и тут же, на глазах Натальи Юрьевны, красиво, почти каллиграфически, вывел слово «Иордан» под своим рисунком.

-   Ты и буквы знаешь, какой же ты молодец! - по­хвалила ещё раз.

Мамы Славы на занятиях не было. Она пришла за­бирать его да и удивилась:

-   Наталья Юрьевна, кто это ему так красиво напи­сал?

-   Сам.

-   Да он ни одной буквы не знает, - изумилась мама.

-   Как это не знает? На моих глазах писал, я рядом стояла.

Странно. На следующий день Наталья Юрьевна ре­шила провести расследование.

-   Славик, - спросила, - а про какую реку рассказы­вала я вам вчера?

-   Иордан, - твёрдо ответил мальчик.

-   А ну-ка напиши, как она называется...

-   Я не умею.

-   Но ты же в прошлый раз написал.

-   Я не умею, я буквы не знаю.

Вот такая история. Добрые ангелы склоняются ря­дом с кудрявыми головками и водят неуверенными детскими пальчиками, дабы запечатлеть священные слова. Добрые ангелы берегут детские души и радуют­ся свету из окон, за которыми детей учат любить Гос­пода и постигать науку благочестия и веры. Сия наука сложна только для тех, кто сам, без помощников, впотьмах и спотыкаясь, идёт по ней. Она легка, радо­стна и благодатна для тех, у кого есть проводник. У детей из «Зёрнышка» проводник есть.

ЛЮБОВЬЮ ЗВЕРЯ УКРОТИВ

Среди прокалённых солнцем песков Иордан­ской пустыни какая может быть жизнь? Кто способен глотать горячий, обжигающий внут­ренности воздух, страдать от жажды, от знойного ветра, вбивающего в лёгкие, рот и глаза колючие песчинки, кто способен выдержать здесь хотя бы один световой день? Мало кто. Пустыня вообще не избалована любовью. Нрав её суровый, гневный, мо­жет быть, именно от того: нелюбимое дитя матушки природы. Вечная падчерица при любимых дочерях - раздольных полях, лесах, приморских роскошных рощах. Но находились, были во все времена и её избранники. Недалеко от Иерусалима (древние бы сказали - в 35 стадиях от него) в Иорданской пусты­не поселился отшельник. Звали его Герасим, имя это с греческого переводится как «почтенный». Ушёл он в пустыню, взалкав подвигов духовных, стяжая ду­ховную нищету. Время шло, а Герасим жил себе в знойной пустыне. Потянулись к нему такие же, как и он, подвижники. Обосновал Герасим монас­тырь, а ещё глубже в пустыне монашеские кельи. Это для тех, кто, пожив в монастыре, не бежал сло­мя голову от сурового нрава пустыни, кто принимал с должным смирением все выпадающие на него тя­готы.

Строг был отшельнический устав. Пять дней пол­ного молчания. Работа (в основном плетение кор­зин), молитва, опять работа, опять молитва. Еда: немного сухого хлеба, вода, коренья. Даже огонь в кельях не разрешалось разводить, дабы и мысли не было о варёной пище. В воскресенье все собирались в монастыре. Здесь уже преподобный Герасим бла­гословлял инокам праздничную трапезу: варёную пищу и немного вина. Потом опять кельи, опять не­деля молчания и неутомимого труда. Герасим ревно­стно следил, чтобы у иноков не появлялось никакого имущества. «По штату» положена им была ветхая одежда, рогожа для сна и небольшой сосуд с водой. Замков на кельях не полагалось, каждый мог войти в любое жилище и взять, что ему надобно. «Едино сердце и едина душа» - по этому апостольскому правилу и жили. Герасим сам был примером аскети­ческой, богоугодной жизни. Он строго постился, весь Великий пост перед Пасхой не ел вообще, ухо­дил для молитвы далеко в пустыню, разговоров по­пусту не вёл, много и усердно трудился.

Однажды, уйдя для молитвы в пустыню, он встре­тился со львом. Сначала испугался, конечно, но потом заметил, что лев смотрит на него как-то просяще. Он лежал, вытянув вперёд лапу, и тихонько стонал. Гля­нул Герасим на лапу. Лапа вздулась, опухла, гной пе­реполнял рану, а в середине её торчал большой шип. Перекрестился Герасим, склонился надо львом, осто­рожно прикоснулся к ране. Лев молчал и смотрел на человека. Бережно, стараясь не причинить зверю лиш­них страданий, Герасим вытащил шип, очистил рану от гноя, перевязал лапу платком. И пошёл своей доро­гой к монастырю. А возле монастыря будто шаги ка­кие услышал сзади. Оглянулся. Осторожно ступая на больную лапу, за ним шёл исцелённый лев. Прихромал к монастырским воротам, покорно лёг. Герасим вынес ему хлеба, погладил по мягкой шерсти. Лев смотрел преданно, тёрся о старческую руку. Так и остался лев при монастыре.

Преподобный Герасим, дабы не ел лев хлеб свой напрасно, определил его «на послушание». Был в мо­настыре осёл, на нём возили иноки воду из Иордана. Вот и вменили в обязанность льву охранять осла, присматривать за ним, когда тот пасётся. Всё шло хо­рошо, все были донельзя довольны. И лев, и осёл, и братия, и сам преподобный Герасим. Но вот ведь неза­дача. Приходит однажды лев с пастбища один, без ос­ла и смотрит виновато.