Кубок орла - [86]

– Идем… – несмело позвал он за собою пленника. – К атаману…

Что-то ударило в сердце Фомы, едва он взглянул на сына:

– Ты… Кто ты?

– Управитель Апраксина.

«Он! – зашатался атаман. – Васька!»

Памфильев лежал связанный в берлоге отца.

Он знал, что судьба его решена, и не просил больше пощады. Но ему не было страшно. Он как будто примирился с судьбой. И если взгляд его загорался иногда безумием, то сидевший рядом Купель напрасно принимал это за ужас перед концом. Пленного бесило другое. Он не мог простить себе, что принял десяток станичников за целую ватагу.

К берлоге, тяжело ступая, подошел атаман.

Купель с болью поглядел на него. «К чему я эдакой пыткой его подарил? – каялся он. – Не краше ли было пырнуть гада ножом и сбросить в Волгу? Тогда бы ничего не знал атаман. А теперь я ему всю жизнь опоганил». Он встал, чтобы уйти, но Фома удержал его:

– Не уходи… Нужен будешь…

Ваську поразил голос отца, страдальческий и беззлобный. Что-то похожее на надежду зашевелилось в его груди.

– Ты предал сего казака? – спросил атаман.

Еще немного, и Васька начал бы клясться, что Купель ошибается. Но, пораздумав, он сообразил, что выгоднее держаться иначе. Голова его беспомощно склонилась. По щекам заструились крупные слезы.

– Я! – крикнул он. – Предал и не чаял, какой грех непрощенный на душу беру. Дитей малым был. Не разумел ничего… Иуда я! Кат! Вечные погибели мне!

– Атаман! – глухо произнес Купель.

Памфильев вздрогнул:

– Не надо… забудь про наши дружбы, Купель. Не твори неправды. Сотвори так, как велит тебе истина. Забудь, что сей каин мой сын… Отрекаюся!

Глаза Фомы холодно поблескивали, но за блеском этим можно было угадать такую печаль, что сердце Купеля размякло: «Не убью души человека, который дороже мне батюшки с матушкой! Не загублю друга верного».

Больше они не обменялись с атаманом ни словом. Сутулясь и едва передвигая ногами, Памфильев поплелся прочь.

Васька что было мочи бежал к городу. Радость нечаянного освобождения была так велика, что он даже не вспоминал о погибшем караване.

Но, очутившись у губернаторского дома, он сразу осел. «Сказать, что их токмо десяток? Заставить погоню наладить или смириться, не губить отца?»

После томительного раздумья он наконец подыскал удобный выход.

– А, да кат с ними со всеми! Пускай не разбойничают, по-Божьи живут! – вслух вырвалось у него. – Погоню учиню, добро выручу, а там видно будет…

Убедившись, что станичников мало, губернатор отрядил в лес солдат с пушками и гранатами.

– Ты поручику поминков сули, – посоветовал он Памфильеву. – Он куда каково злей будет тогда. Из-под земли ворогов твоих раздобудет.

Поручику же шепнул при расставании:

– Ежели товары, даст бог, найдешь, половину требуй себе. За протори. Не мене… А разбойных, как поймаешь, там же с ними кончай… Разумеешь?

Десять дней отряд шарил по трущобам в тщетных розысках. Ватага была уже далеко – в таких глухих дебрях, что самому Ромодановскому было бы не по силам ее догнать.

Глава 12 Жених

Куда подевалась Васькина прыть и радужные надежды на будущее! Все пошло прахом с того дня, как ватага обобрала его. Крадучись, точно вор, подходил он к двору Шафирова; встретившись с «мажордомом», и вовсе растерялся. Раньше, бывало, дворецкий встречал его низким поклоном, как высокого гостя. Теперь же он как бы и не заметил его, а на заискивающий вопрос о здоровье чванно отвернулся.

Не смея присесть, управитель прождал в сенях битых три часа.

Наконец из покоев выплыл сам барон.

– Бог посетил меня! – пал ему в ноги Васька. – Помилуй меня, благодетель!

Устроившись на предупредительно подставленном кресле, Шафиров выслушал печальную повесть. Васька не вставал с колен и усердно бухался лбом об пол. Голос его то достигал крайних верхов, преисполненный благородного гнева, то падал, немощный и жалкий, чтобы тотчас же разлиться неуемным рыданием.

«Тон музыку делает, – твердил он про себя пришедшую на память иноземную поговорку, услышанную когда-то от того же Шафирова. – Я его тоном возьму».

Наконец Васька умолк.

Придраться к нему и возбудить против него дело было нельзя. Сам губернатор подтвердил, что караваны были ограблены разбойными ватагами, а, по свидетельству пленных солдат, подобранных облавой, «управитель сражался со всем достодолжным усердием».

– Что ж! – грузно встал Шафиров и обхватил коротенькими руками свой тучный живот. – Одно могу сказать: сукин ты сын, а мне больше не управитель. Иди отсюдова.

Все тело Памфильева налилось радостью: главная беда миновала, застенка не будет.

Он благодарно припал губами к ноге барона.

– Ну, иди, – уже мягче повторил Петр Павлович. – Там видно будет. При нужде помогу.

Последние слова мгновенно вернули «мажордому» прежнее уважение к опальному управителю. На лице его, только что выражавшем одно лишь презрение, зазмеилась дружественная улыбочка.

Когда грузная фигура вице-канцлера скрылась за дверью, дворецкий повел Памфильева к себе в горницу и за чаркой вина принялся на все лады утешать его.

Прощаясь, «мажордом» вспомнил:

– Тут я как-то на крестинах пировал. Так батюшка в беседе сказал, будто знает тебя. В Суздале-де обзнакомились.

– Тимофей?