Кубок Нерона - [5]

Мне вспомнилась старая, исконная гостиница и ее хозяин, Джон Джейкоб Астор. История его семьи весьма характерна для Америки, и только для Америки, — страны безграничных возможностей. Асторы вели свою родословную от мясника из баварской деревни Вальдорф, что на юге Германии, и в XVIII веке перебрались сначала в Англию, а оттуда в Америку. Первому Астору было тогда двадцать лет. Он открыл торговлю мехами, а впоследствии расширил свое дело: завязал коммерческие связи с Китаем и стал продавать земельные участки на Манхэттене. Его правнук Джон Джейкоб Астор был не просто делец, не просто строил гостиницы. В чине полковника он участвовал в испано–американской войне[11], затем стал литератором и изобретателем, и завершилась его бурная карьера тоже весьма бурно: вместе с «Титаником» он исчез в глубинах Атлантического океана.

У меня за спиной, в дальнем конце бара, где два китайских льва из позеленевшей бронзы охраняли вход в ресторан, негромко звучало фортепиано. Черные ампирные кресла, низкие кожаные диваны на розовом ковре с узором из цветочных гирлянд; люди кругом; тихие разговоры. Я развернул «Дагенс нюхетер», которую не успел прочесть в самолете, сунул в портфель, да так и забыл. Только в гостинице нашел и ужасно обрадовался, потому что не люблю ломать свои привычки. А к числу таковых относится и чтение утренней газеты за завтраком, чтобы день с самого начала не выбился из колеи.

Посреди передовицы я услышал за спиной чей–то голос и оторвался от газеты. В кресло рядом со мной села женщина.

— Вы голландец? — спросила она и улыбнулась. Американка, судя по выговору — образованная.

— Голландец?

— Простите, не сумела удержаться от вопроса. Заглянула в вашу газету, и мне показалось, что это голландский язык.

— Нет, шведский. Хотя языки близкие, тот и другой относятся к германской группе.

— Как и немецкий?

— Совершенно верно. В противоположность романским языкам. Итальянскому, французскому и прочим.

Я замолчал, чувствуя, что еще немного — и я сбился бы на лекцию по филологии, ведь уже и тон преподавательский взял.

— Вы гость в Нью–Йорке или живете здесь? — С любопытством глядя на меня, она протянула узкую руку, украшенную большим изумрудным перстнем, к вазе с соленым арахисом.

— Прилетел на уик–энд. Хочу посмотреть кой–какие выставки. Прикладное и изобразительное искусство, антиквариат.

— Значит, вы торгуете художественными произведениями? — На ее лице отразился интерес.

Я кивнул. Можно сказать и так. Пикассо и Рембрандт, конечно, обходили стороной мой магазинчик в Старом городе, но торговал я все же произведениями искусства.

— Я стараюсь не пропускать здесь, в Нью–Йорке, аукционы Сотби и Кристи, — сказала она, доставая из черной крокодиловой сумочки золотой портсигар. — Правда, цены там дикие.

Я опять кивнул. Это еще мягко сказано.

— Сорок миллионов долларов за Ван Гога! Вы читали? За этого горемыку, который при жизни продал одну–единственную картину, и то с трудом.

Подошел официант, и она заказала «Кровавую Мэри». Водка, томатный сок и много специй.

Пока она говорила, я успел ее рассмотреть. Длинные черные волосы, у висков подколотые золотыми пряжечками, волной падали на плечи. Бледное лицо, алые накрашенные губы. Выступающие скулы делали ее немного похожей на азиатку. Глаза большие, темные, умело подведенные. Короткое, выше колен, черное платье, черные чулки. Черные лаковые туфельки с золотой отделкой, через спинку кресла небрежно перекинута черная норковая шубка.

Дама в черном, подумал я. Прямо как название детективного романа. Дама в черном.

— Вы часто бываете в Нью–Йорке? — спросила она и откинулась в кресле на шелковистый мех.

— Да нет. Последний раз я был здесь несколько лет назад, но приехать сюда всегда приятно. Хотя и страшновато.

— Почему? — улыбнулась она. — Не верится мне, что вы из робкого десятка.

— А что тут странного? Я бедный одинокий швед, нас всего–то восемь миллионов на территории размером приблизительно с Францию, а в этом городе население в два с лишним раза больше. Только на Манхэттене обитает почти столько же народу, сколько во всей Швеции. А еще уличное движение, шум, бешеный ритм жизни. И небоскребы. — Я закатил глаза в притворном отчаянии.

Она рассмеялась, закурила сигарету.

— Как же вам хочется, чтобы я поверила, будто вы и впрямь явились из этакой большой деревни в гигантский опасный город, где надо смотреть в оба.

А ведь так оно и есть, подумал я, взглянув на нее. В Нью–Йорке дремать нельзя. Впрочем, она, кажется, не из тех, что ходят по барам в надежде подцепить кавалера. Речь у нее интеллигентная, одета со вкусом и вообще производит впечатление женщины порядочной и воспитанной.

— Юхан Хуман. — По шведскому обычаю я протянул руку. Секунду она смотрела на нее, словно не зная, что делать. Потом улыбнулась и пожала мою РУКУ.

— Астрид Моллер. Можно просто Астрид. Ваше здоровье! Сколь! Так у вас в Швеции говорят, да?

Она подняла свой бокал с густо–красным томатным соком, сдобренным прозрачной, как слеза, водкой и украшенным нежно–зеленой веточкой сельдерея.

Я сделал знак официанту, и он принес мне новый мартини. Для разнообразия на этот раз с оливкой.