Кубинские сновидения - [6]

– А потом?

– Он сказал: «Сестра Федерика, я хочу поблагодарить вас за вашу доброту ко мне в эти последние дни. Но теперь я буду жить в ином мире». Что-то вроде этого. Ну вот, я упала на колени и начала молиться Пресвятой Деве. У меня руки все еще дрожат. Он надел шляпу, прошел через окно и отправился на юг, а за ним остался сверкающий след вдоль Ист-Ривер.

– Он сказал, куда направляется?

– Нет.

– Храни вас Бог, сестра. Я поставлю свечу за ваше здоровье.

Лурдес почти целый час старается дозвониться до матери в Санта-Тереса-дель-Мар, но телефонистка говорит, что линии отключены из-за дождей над северным побережьем Кубы. Снаружи посетители стучат в стеклянную дверь. В конце концов ей удается дозвониться до Фелисии, в Гавану.

Оставшуюся часть утра Лурдес торопливо обслуживает покупателей, путая заказы и неверно давая сдачу. Хуже всего было, когда она украсила торт для крестин фигурной красной надписью «Примите соболезнования». Днем Лурдес позвонила мужу, но дома никого не оказалось. Покупатели шли сплошным потоком. Где же Пилар? Лурдес поклялась наказать дочь. Никакого рисования в течение месяца. Что толку ее учить, думает она. Затем Лурдес снова звонит Руфино. И опять никакого ответа.

После полудня поток посетителей уменьшается. В первый раз после звонка сестры Федерики Лурдес присаживается с чашкой жидкого кофе и своими любимыми сладкими булочками, чтобы все обдумать. Она вспоминает, как странно возрос ее аппетит к сексу и выпечке после приезда отца в Нью-Йорк. Чем дольше он лежал в больнице, проходя курс лучевой терапии, тем сильнее ее тянуло к сладким ореховым булочкам и Руфино.

Жир быстро накопился у нее на боках и на бедрах, скрыв худобу и угловатость. Ноги над коленями расплылись. Руки выше локтей растолстели так, что жир свисал с них, словно провисшие гамаки. Ей все время снились булки, ржаные караваи, пшеничные халы в плетеных соломенных корзинах. Они множились, в изобилии свисали с деревьев, увеличиваясь до огромных размеров, заполняли небо, поднимаясь на дрожжах.

Лурдес набрала сто восемнадцать фунтов.

В детстве она была худышкой. Иностранцы на пляже или на центральной улице города принимали ее за сироту и, думая, что она голодает, покупали ей мороженое и сласти. В подростковом возрасте вместо обеда Лурдес выпивала три-четыре молочных коктейля. Даже за день до свадьбы портнихи во время примерки теперь уже умоляли ее поесть, чтобы платье не висело на ней, как на вешалке.

Избыточный вес не изменил ее ритмичной походки, но мужчины не провожают ее взглядом. И дело вовсе не в том, что она не может взять себя в руки. Лурдес не противится своим желаниям; более того, она подчинилась им, как сомнамбула своим видениям. Она звонила в корабельный колокол, который Руфино повесил, чтобы вызывать его из мастерской, распускала волосы и, обняв мужа за талию, вела его в спальню.

Руфино восхищался податливостью ее тела. Чем больше толстела его жена, тем более гибкой она становилась. Лурдес могла, как акробат, высоко закинуть ноги, и шея у нее изгибалась в любую сторону. Она ласкала его губами и языком так, как не смогла бы и дюжина искушенных в любовной науке женщин.

Тело у Руфино болело от напряжения. Суставы распухли, как от артрита. Он умолял жену дать ему отдых на несколько ночей, но звон колокола становился все требовательнее, взгляд ее черных блестящих глаз все настойчивее. Лурдес искала через Руфино чего-то такого, что он не мог ей дать. Правда, она и сама не знала, чего хочет.

Лурдес закрывает магазин пораньше и отправляется в больницу Сестер Милосердия, расположенную за четырнадцать кварталов от ее булочной. Вместе с сестрой Федерикой они идут по тускло освещенному коридору. Лурдес приподнимает узловатые руки отца с тонкими запястьями, покрытыми коричневыми пятнами. Верхние фаланги его пальцев искривлены, словно сучки на ветке. Живот побрит, на нем грубый шов, и кожа так прозрачна, что видны самые тонкие жилки. Большая белая кровать слишком велика для его исхудалого тела.

Отец всегда был изыскан, безупречно одет и чисто выбрит. Он щеголял в идеально отутюженных брюках и гордился тем, что никогда не ходит босиком, даже дома. Он шаркал лоснящимися кожаными шлепанцами, чтобы предохранить себя от микробов. Это слово зажигало огонь в его глазах. «Они наше зло! – гремел он. – Виновники тропических болезней!»

По мнению отца, чтобы победить микробов, требовалась постоянная бдительность. Это означало, что холодильник постоянно должен быть включен на максимальный холод. Зубы у Лурдес ныли, когда она пила ледяную кока-колу или надкусывала ломоть оставшейся от обеда свинины. «В нашем климате продукты моментально портятся!» – твердил он, поворачивая регулятор холода до крайней отметки. В этом слышалась жалоба на кулинарные промахи ее матери: непрожаренный цыпленок, недоваренные овощи, не очищенные от кожуры фрукты, сливочный сыр комнатной температуры.

Когда отец мыл руки с наманикюренными ногтями, это напоминало таинственный ритуал. Отец казался Лурдес важным, как хирург, который готовится к операции. Он учил ее, Фелисию и младшего брата Хавьера, как тереть под ногтями маленькой щеточкой, как промывать руки медленно текущей струей горячей воды в течение тридцати секунд, как насухо вытирать кожу между пальцами полотенцем, прокипяченным в хлорке, так, чтобы микробы не могли размножиться во влажных ложбинках.