Кто убил Оливию Коллинз? - [11]

Лили сжимала и разжимала кулаки, пытаясь сбросить напряжение. Она молча принялась собирать стопки отчетов со стола, надеясь, что муж почувствует ее нежелание продолжать разговор. На любую тему, а о смерти тем более.

Дэвиду никогда в жизни не приходилось переживать потери. Его родители, как и все многочисленные братья и сестры в Нигерии, пребывали в добром здравии. С точки зрения невестки, иногда казалось, что даже в слишком добром, хотя благодаря расстоянию общение сводилось к телефонным разговорам, электронной почте и периодическим мучительно неловким сеансам связи по Skype.

А вот Лили приходилось.

Впервые это случилось в семилетием возрасте, когда родители вывезли ее на море, купили мороженое и сообщили, что она им не родная дочь.

Лили всегда понимала, что не такая, как все, с того самого момента, как осознала, что девочка в зеркале — черноглазая, чернокожая, кучерявая, ничуть не похожая на белокожих голубоглазых прямоволосых подружек — это она. Да, сколько она себя помнила, Лили ощущала себя иной.

Еще ребенком она донимала родителей вопросами, почему у них кожа другого цвета и почему она ни на кого не похожа. Когда ей исполнилось семь, они наконец решили объясниться, хотя Лили уже и сама начала догадываться, в чем дело.

— То есть, — спросила она их тогда, — моя мама от меня отказалась?

— Я твоя мама! — тут же возмутилась мать, что еще больше осложнило и без того непростой разговор.

В тот день в ней умерла наивная девочка.

Пережив первый шок, она припомнила все мелкие детали обмана. Удивительно, как старательно все вокруг поддерживали ложь, окружавшую ее приемную семью. Все эти тетушки, повторявшие: «Ах, прямо копия отец!» Или соседи, авторитетно заявлявшие: «Вся в мать».

Сначала, по наивности, Лили предполагала, что все знают ее настоящих родителей и имеют в виду ее кровную наследственность.

Уже потом до нее дошло, что взрослые ничуть не менее убедительно рассказывали и о Санта-Клаусе, и о зубной фее, и о Боге. Они отлично умели обманывать детей, даже в том, что касалось самого главного в жизни. Этот обман возмущал Лили еще многие годы.

Тем не менее после периода фантазий о богатой и знаменитой матери, вынужденной бросить свою дочку из-за происков врагов, и нескольких лет мрачных подозрений, что приемные родители выкрали ее из нищей африканской деревни, Лили осознала, что не могла желать ничего лучшего, чем ее вторые мать и отец.

В конце концов она выяснила историю своих настоящих родителей, которая оказалась вполне тривиальной. Отец Лили, врач-иммигрант, переспал с местной медсестрой, а потом сбежал в больницу в Лондон, как только понял, что несколько свиданий и одна ночь любви грозят перерасти в пожизненные обязательства. А медсестра отказалась от Лили в роддоме, поскольку перспектива в одиночку растить дочь-мулатку в провинциальном городке, среди не отличающихся широтой взглядов соседей, вовсе ее не прельщала.

Лили попыталась установить с ней отношения, но, когда это не удалось, не слишком расстроилась. Она любила своих приемных родителей. Их никогда не смущал цвет ее кожи, наоборот, они постоянно культивировали ее уверенность в себе, утверждая, что она особенная.

Им прекрасно жилось втроем.

От этого было еще больнее потерять их, одного за другим. Оба умерли от рака. Она так и не смогла простить отца, сразу закурившего у церкви после отпевания матери, которая только что умерла от рака легких у него на руках.

— Мне нужен хотя бы один из вас, — взмолилась она, но отец, хоть и сочувствовал, остался глух к этой мольбе и, докурив сигарету, тут же прикурил от нее следующую.

— Нервы расшалились, малыш, — ответил он. — Вот только одну еще. За мамочку.

Лили похоронила маму в восемнадцать, а отца в двадцать четыре и почувствовала, что ее понесло по течению, без якоря семьи и родительского дома. В итоге она погрузилась с головой в работу, надеясь обрести в ней стабильность и уверенность. Как в тряпичную куклу, она запихивала в себя взгляды и идеи и лепила для них соответствующую оболочку.

Ей хватало ума не заниматься самообманом: она прекрасно понимала, что старательно вживается в самостоятельно придуманный образ.

Поэтому когда Дэвид, которого она полюбила именно за несхожесть их взглядов и полное отсутствие комплексов, начал копировать ее, ей стало неуютно. Получается, что ему тоже не хватает уверенности в себе, хотя, выходя за него замуж, она искала в нем именно этого.

Эти овощи на огороде — какого черта? Садоводство — это ее фишка. До свадьбы она не сомневалась, что Дэвид из тех мужиков, которые готовы весь участок замостить плиткой, чтобы сделать больше места для субботнего барбекю. И совершенно ничего не имела против этого. Они дополняли бы друг друга, как инь и янь.

— Слышишь, Лили? Я сказал, нам надо договориться…

— Я тебя слышала!

И тут же пожалела о своей невольной резкости.

Дэвид оглянулся. На лице его было написано смущение. Отложив морковку и вытерев руки полотенцем, он шагнул к ней, включив на ходу чайник одним плавным движением.

— Прости, дорогая, ну что я за идиот, даже не догадался спросить — как ты себя чувствуешь. Я тоже потрясен смертью Оливии, но ты-то с ней больше общалась. Я только о Вулфе беспокоюсь, знаешь. Прости меня.