— Посмотрите вверх.
За последние три месяца мои глаза проверяли множеством различных инструментов, оттягивали веки и корректировали лазером. На них воздействовали ярким светом и облучением, потоками воздуха и жидкостями. Их рассматривали, обсуждали, в них вторгались, приказывали закрывать и открывать. Они выдержали почти все, что только можно вынести. Поэтому, когда медсестра попросила меня посмотреть вверх, чтобы закапать лекарство, и предупредила, что будет немного щипать, я… ну, я уже не дергал веками и не жмурился. Ничего особенного.
Однажды летней ночью я почти ослеп. Лишь мастерство хирурга в офтальмологической больнице Мурфилдз, где я теперь находился в ожидании очередного осмотра, буквально спасло мне зрение. Тогда, после экстренной операции, проведенной в два часа ночи, мне сказали, что левый глаз вряд ли полностью восстановится. Но когда это все же произошло, я принял исцеление как первый знак того, что удача наконец повернулась ко мне лицом.
Второй знак — по крайней мере, так я думал в те пьянящие первые дни наших отношений — встреча с Чарли.
* * *
В свои тридцать я был самым молодым в холле больницы и единственным, кто оказался здесь без сопровождающего. Седой мужчина в углу сидел рядом с женой, которая читала ему выдержки из журнала, одного из тех желтых изданий, которые наполнены рассказами о неверных супругах, семейном насилии и о детях, умирающих от рака. Напротив меня три пожилые дамы жались в кучку под плакатом о глаукоме, неподалеку от них сидел индиец — я подумал, что молодая женщина с ним, наверное, дочь. Двое стариков в темных очках прошли мимо, и один из них отпустил шутку о слепом, ведущем слепых.
Мне некого было попросить пойти со мной. Я был фрилансером, так что не имел коллег. Сестра Тилли была моим единственным здравствующим родственником, если не считать тетю и дядю в Сассексе, которых я не видел уже много лет, а личной жизни у меня тоже не было. Полагаю, я мог бы обратиться за помощью к подруге Саше, но она была занята — ей пришлось бы брать выходной, а я не хотел причинять ей неудобства.
Трудно признаваться в этом даже самому себе, но я чувствовал если не тоску от одиночества, то, по крайней мере, усталость от душевной пустоты. Дни и недели, последовавшие за операцией, я сидел на диване, пытаясь не жалеть себя и не воображать, как хорошо было бы, если бы кто-то ухаживал за мной. Вот не разъехались бы мы с Харриет, то была бы у меня хоть соседка по квартире, а уж если бы родители были живы… Я презирал жалость к себе, но в те дни, когда мне приходилось спать сидя, а ориентация в пространстве была настолько нарушена, что я не мог свободно перемещаться по палате и тем более выйти на прогулку, мне необходим был рядом человек, вместе с которым я мог бы посмеяться, в сотый раз наткнувшись на журнальный столик.
Теперь мне стало гораздо лучше, но сердце по-прежнему сжималось от боли при попытках уговорить самого себя, что я ни в ком не нуждаюсь и что мне нравится одиночество. Мне нужен был близкий человек, друг — я хотел разговаривать, заниматься сексом, любить и чувствовать себя любимым — и я был на грани того, чтобы искать знакомства в интернете. Вот так взять и принять «новогоднее решение», в следующем году непременно найти кого-нибудь.
Я взял со столика газету, перелистал ее. На четвертой и пятой страницах помещалась история, анонсированная на первой: бо́льшая часть страны с мрачным интересом следила за перипетиями судебного процесса над Люси Ньютон, помощницей по уходу в доме престарелых, которую обвинили в убийстве восемнадцати подопечных.
Темный Ангел — так называли ее таблоиды — стала вторым по известности современным британским серийным убийцей, новым Гарольдом Шипманом. Привлекательная, стройная, невозмутимая, вероятно, психопатка, она была настоящим подарком для редакторов газет; существовали десятки сайтов, на которых ее сторонники и хулители горячо спорили о ее вине или невиновности. Но пока я читал ее показания, в которых она утверждала, что ее настраивала на злодейства бывшая соседка, капли начали действовать, мои зрачки расширились, и я уже не мог сосредоточиться на тексте или даже отчетливо разглядеть что-либо на расстоянии вытянутой руки.
Жаль, что я не сообразил прихватить с собой наушники. С момента операции я много времени уделял аудиокнигам, а каждая занимала меня на несколько дней. Теперь же оставалось только мечтать и наблюдать за людьми вокруг.
Через полчаса я погибал от скуки. Потом вспомнил, что в коридоре есть аппарат для продажи кофе. Я порылся в кармане и вытащил телефон, ключи, несколько листков бумаги, глазные капли, прежде чем нашел фунт. Стоя и пытаясь манипулировать сразу несколькими предметами — три пожилые дамы заинтересовались моими упражнениями, — я все же ухитрился уронить монету.
Пришлось перевести дыхание и, тихо выругавшись, последовать за ней, пока она катилась по коридору; в итоге я столкнулся с проходившей мимо молодой женщиной.
— Простите, я…
Я осекся, слова застряли в горле. Хотя мои зрачки были расширены, я смог вполне ясно разглядеть ее; на самом деле, гораздо яснее, чем кого-либо за долгое время. Она была красивой. Рыжие волосы спадали на плечи, густая челка. Огромные зеленые глаза. Полные губы изысканной формы. Немного веснушек. Белая блузка и юбка-карандаш, на шнурке бейдж больницы. Я почувствовал себя так странно, что не мог сосредоточиться даже для того, чтобы прочитать ее имя или должность.
