Кто убил Карла Романьо? - [7]

— Неужели нынешние студентки стали настолько… непосредственными? — Тереза посмотрела на Франца и наших дочерей, которые с любопытством внимали. — И подходящая ли это тема…

— Да нет, вы не так поняли! — вскричал я, уронив при этом со стола вилку и нож. — Она вбила себе в голову, что я… словом, что все эти слухи — не только правда, но малая часть правды! И просится ко мне в обучение! Но до сих пор она не рисковала являться ко мне домой… Боги мои, в такой час! — я осознал весь ужас. — Мне ведь теперь придется ее проводить!

Наши дочери, Фани и Хельга, внезапно захихикали, и Тереза бросила на них строгий взгляд.

Затем дамы переглянулись между собой.

— Дорогой, если она действительно за этим, — начала Тереза, — мы можем сами поговорить с ней. Скажем, что вы нездоровы.

— И подвезем ее потом в нашей тарантайке, — предложила Хугга.

— Вам совершенно не обязательно показываться и усугублять экзальтацию этой юной фройляйн, — закончила Тереза.

— Да-да! — благодарно закивал я. — Это было бы очень кстати!

Когда дамы вышли, я счел необходимым сопроводить немой вопрос в глазах Франца и девочек следующими словами:

— Лучшие мужи античности, если вы знали, не считали зазорным робеть перед женщинами, в особенности молодыми и красивыми!

Дети переглянулись. Возможно, Франц что-то припомнил о «лучших мужах античности», потому что он вдруг подозрительно потупил взор в тарелку.

— Должно быть, эта фройляйн не отличается умом, — невинно заметила Хельга. — Мама говорит, что чем женщина глупее, тем умному мужчине с ней тяжелее приходится.

— Ваша мама очень мудра, — сказал я, — только, пожалуйста, не берите с нее пример, пока вы лучше не узнаете свой характер: она практикует очень опасный образ поведения. В том смысле, что он не прощает ошибок.

Мысли мои в этот момент уже были очень далеко, ибо я понял: сегодня или никогда. Хватит решаться, хватить испытывать судьбу. Големы подсохли, что мне еще нужно? Пора поставить точку в этой гнусной и мучительной истории.

* * *

В принципе, неважно, за пределы какого измерения ты выходишь: любое станет «четвертым». Но Карл был одержим идеей выйти за пределы времени, и его круг подготовлял все для этого, а также вводил новую координатную ось. К сожалению, я не мог воспользоваться своей соломоновой печатью, даже и точно такой же: этих «воображаемых» новых осей великое множество. Я бы просто попал к моей собственной и ни за что бы не встретился с Карлом. Следовало воспользоваться именно его пентаграммой, хотя и это не давало гарантии на успех…

Я быстро спустился в подвал по лестнице. Проходя на цыпочках через прихожую, услышал как Тереза что-то объясняла, потом — высокий голос Элизы. Звучали ее слова так: «Но ведь убить лучшего друга еще романтичней!»

Я вздрогнул и прибавил скорости. Пусть их, мои собственные чувства; пусть его, мое нежелание смириться со смертью Карла. Побоку расследования того, как эта клевета набрала силу. Но я не могу допустить, чтобы Хельга, Фани и безымянный еще малыш росли с клеймом детей убийцы! Я не могу допустить, чтобы когда-нибудь институтские друзья убедили Франца и Алекса в правдивости этой сплетни, и они пришли бы требовать у меня, уже старого и немощного, сатисфакции!

В подвале за предыдущие дни я уже все подготовил: почистил свечи, подновил некоторые новые символы, выставил в ряд трех големов… Не удержался от того, чтобы убраться — теперь-то хозяин подвала не мог воспрепятствовать этому темному желанию.

Я сунул в карманы двух големов — карлового и одного из своих — а третьего взял в руки. Затем я встал в центре пентаграммы, призвал в свидетели необходимых демонов и богов, и грохнул статуэтку об пол.

Когда голем разлетелся на осколки, я процедил сквозь зубы:

— Я тебя достану на том свете, ублюдок!

И тут же почувствовал, что падаю.

* * *

Как описать то, чему в человеческом языке нет названия? Ощущение падения или полета — вот что было первым. Потом мне почудилось, что я просачиваюсь сквозь каменный пол, потом — что взлетаю в небеса. Миг — и была тишина, миг — и причудливый звенящий звук. Мне почему-то показалось, что так лопаются пузыри в пене у гигантской прачки.

Сколько это продолжалось — не знаю, но в какой-то момент падение и полет закончились. Я стоял на широкой, чуть наклонной поверхности, странным образом не скатываясь с нее. Глядя под ноги, я видел множество словно бы взрезанных сфер — они находились под стеклянным «полом» и были ярко-оранжевого, апельсинового цвета. Что же касается места вокруг меня… Здесь был воздух — я дышал. Потом я понял, что это не воздух, что это странные разноцветные потоки, и они входят в меня и насыщают, будто манной, и едва только эти пятна начали складываться в образы…

…Холодные сухие ладони закрыли мне глаза, а знакомый голос произнес скороговоркой:

— Во-первых, не открывай глаза, если тебе дороги жизнь и рассудок. Во-вторых, признаю, что вел себя как полный идиот в этом эксперименте и слишком поторопился. В-третьих, это я распустил сплетню, что ты — инфернальный злодей, темный гений нашего времени, когда разговаривал с фон Вальзе за три дня до исчезновения, но у меня были для этого основания.