Кто твой враг - [41]

Она спустилась к Хит, пересчитала там всех юнцов в шарфах и девчонок в очках. Вычла одно число из другого, помножила на три, результат разделила на два, после чего упала на траву и долго, горько плакала. Проснулась она, когда на небе уже загорелась первая вечерняя звезда. Она спускалась по Хаверсток-Хилл вниз, и нередко прохожие, в особенности те, что постарше, смотрели на нее с сочувствием и тревогой: глаза у нее, хоть она того и не сознавала, были красные. Взять и вот так вот убежать от него — это трусость, подумала она. И убыстрила шаг.

Но на подходе к дому ее пронзило предощущение беды. До нее донесся стрекот машинки — Норман работал. Салли опустила голову и на цыпочках прокралась мимо его двери. Ее комната была пуста. Черный чемоданчик исчез.

— Эрнст!

Салли выбежала в холл.

Из своей комнаты вышел Норман.

— Эрнст! Нет. Нет, Эрнст!

Она зашаталась, Норман подхватил ее, втащил в комнату, уложил на постель. Постепенно она пришла в себя.

— Как ты? — спросил он.

— Все в порядке, — сказала она. — Не трепыхайся.

Он отвел ее волосы со лба. Рядом с ней он с трудом сдерживался, чтобы не схватить ее в объятья, и ему вспомнился тот вечер, когда он рассказал ей о Хорнстейне. «Я же в Европе, — сказала она тогда. — И здесь хочу жить так, как не могла бы жить дома». И снова телефон вырывал ее из его объятий. «Тебе пришла телеграмма», — сказала тогда Джои. Ники, подумал он, Ники.

— Я поссорилась с Эрнстом, — сказала Салли, — только и всего… Он вспылил и убежал.

— Я обещал пойти на ужин к Лоусонам. Но если хочешь, могу остаться с тобой.

Он привез подарки, вспоминала Салли, и за тот месяц в Испании очень постарел. А с тех пор поседел еще сильнее. Смерть Ники, подумала она, вот что его состарило. И я, наверное, и я.

— Норман, я… я не…

Он нежно — утешая — поцеловал ее, ну а потом перестал владеть собой, и жалость перешла в страсть. Одной рукой лаская ее грудь, другой крепко обхватив за талию, Норман впился в ее губы долгим, жгучим поцелуем. Салли, не устояв перед его напором, пылко ответила ему, но тут же опомнилась, заволновалась, занервничала — и высвободилась.

— Норман, — прошептала она, — Норман, прошу тебя. Не надо.

Норман в смятении отстранился.

— Прости, — сказал он. — Я не хотел… Прости.

— Норман, — начала она, — если… если ты любил меня, почему тогда… — Голос ее пресекся. — Не важно.

— Нет. Продолжай, раз начала, — глухо сказал он.

— Почему ты не написал мне из Испании? Мне было так одиноко в Лондоне. Так одиноко. Норман, и я понятия не имела, что ты так…

— Я писал, — сказал он, — но все письма рвал.

— Почему?

— Я гораздо старше тебя. Мне казалось, это тебя свяжет.

— Норман, я должна тебе сказать… — Норман, подумала она, только Норман может дать ей совет, и только к нему она не может обратиться за… — Не важно. Не беспокойся за меня. А тебе пора идти. Не то опоздаешь на обед.

На пороге он замешкался.

— У меня для тебя хорошие новости, — сказал он. — Не хотелось говорить раньше времени, но… послушай, я тут наведался в «Канадский дом» к одному старому приятелю. Он обещал подумать, как помочь Эрнсту уехать в Канаду.

Салли постаралась не выдать своего волнения.

— А его для этого будут проверять? — спросила она.

— Я сказал Аткинсону, что Эрнст здесь нелегально. Пока он никаких официальных шагов не предпринимал. Аткинсон — свой парень. Он был со мной в ККВВС.

— Но проверка потребуется?

— Такая же, как для всех, я полагаю. Тебя это не беспокоит, нет?

— Нет, конечно.

— Хочешь, чтобы я побыл с тобой, пока Эрнст не вернется?

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, постараюсь поспать.

XV

Эрнст начал паковать вещи, как только Салли ушла. Пусть у него всего четыре фунта с мелочью, зато одет он прилично, кашель у него, можно сказать, прошел, а английский стал гораздо лучше. Он решил, что сядет на поезд до Ливерпуля, там подцепит какого-нибудь моряка, украдет у него документы и наймется на первое же судно, которое держит курс на Монреаль. Ну а потом, глядишь, переберется через границу в Штаты.

Стоило Эрнсту переступить порог, и всё, кроме издавна знакомого чувства цели, отступило в сторону. Он снова смотрел в оба. Снова ни перед кем не держал ответ. Минуя «Коллетс», он вспомнил, что забыл упаковать англо-немецкий словарь. Пусть остается ей, подумал он, я не сентиментальный. Однако на подходе к станции поймал себя на том, что все еще надеется — вдруг Салли увидит его, остановит, вернет домой. И вырвал эту мысль, как занозу. Такая жизнь, подумал он, не для меня. Еще раз он вспомнил свою передышку с Салли, когда вышел на Ливерпул-стрит-стейшн, и на этот раз сумел посмотреть на нее, как на приключение, случившееся не с ним.

В темном здании станции кучковались потертые субъекты. Высматривая подходящую жертву, Эрнст смекнул, что в карманах этой публики не сыщешь ничего, кроме смятых беговых билетов да десяти шиллингов в бумажнике, сложенных в несколько раз и спрятанных между заплесневелыми фотографиями. И поехал на Лестер-сквер. В Вест-Энде, решил он, пожива пожирней, но и там в глаза ему первым делом бросились озверелые лица прохвостов и проституток, промышлявших каждый на своем углу. В Берлине, Лондоне, Париже везде одно и то же: наверху огни неона, внизу — убожество. Эти люди были ему сродни. Ночью они выступали на лице города, точно угри. Хотя одет он был хорошо, никто не подступался к нему с предложениями. Он с первого взгляда распознавал их, они — его. Неделя, от силы две, и его снова будет бить кашель. А однажды удача отвернется от него, и он, как и все они, сядет в тюрьму. И как знать, подумал он, в недолгом времени на моей совести будет еще одно убийство. На моей совести, подумал он, да что это со мной? Будь она неладна.