Кто-то, с кем можно бежать - [9]

Асаф знал: когда он так стоит, у него такой вид, о котором его сестра Рели однажды сказала: "Твоё счастье, Асафи, что с такой физиономией от тебя всегда можно ожидать только приятных сюрпризов".

– Подожди! – глаза монашки сощурились. – Может ты вообще один из них, Боже упаси, из этих мерзавцев? Говори же, ты из них? Так знай, что я не боюсь, господин хороший! – Она топнула на него своей маленькой ногой, и Асаф отступил. – Что, язык проглотил? Вы с ней что-то сделали? Вот этими руками разорву тебя, если только дотронулся до девочки!

Тут собака вдруг завыла, и Асаф, совершенно потрясённый, опустился перед ней на колени и погладил двумя руками. Но она продолжала горько плакать, её тело дрожало от рыданий, она была похожа на ребёнка, который случайно оказался между ссорящимися родителями и больше не в силах это выносить. Асаф прямо улёгся рядом с ней, мгновенно улёгся, и гладил, и обнимал, и говорил ей на ухо, будто совсем забыл, где он, забыл и это место, и монашку, и только изливал всю свою нежность на испуганную и подавленную собаку. А монашка – она замолчала и смотрела удивлённо на рослого парня, на детском лице которого вдруг проступила серьёзность, с чёрными волосами, падающими на лоб, с юношескими прыщами, рассыпанными на щеках; она была поражена, когда ощутила то, что без преград струилось от его тела к собаке.

Только сейчас до Асафа дошли слова, сказанные раньше, он поднял голову и спросил:

– Она девочка?

– Что? Кто? Да, девочка, нет, девушка. Как ты, примерно... – она искала свой пропавший голос, освежала лицо лёгкими прикосновениями пальцев и смотрела, как он утешал и успокаивал собаку, нежно и терпеливо разглаживая волны её плача, пока совсем не утихомирил её, и искра света не вернулась в её коричневые глаза.

– Ну хватит, видишь, всё в порядке, – сказал Асаф собаке, поднялся, и взгляд его снова ушёл в себя, когда он увидел, где он и вспомнил, в какую передрягу он попал.

– Но объясни, по крайней мере, – вздохнула монашка, и это был уже совершенно другой вздох, не только горе и разочарование были в нём, – если ты с ней не знаком, как ты узнал, что нужно принести сюда воскресную пиццу? И почему собака так тебе доверилась, что дала повести себя на верёвке? Ведь нет никого на свете, кроме Тамар, конечно, кому она позволит себя привязать! Или может ты маленький царь Соломон, и понимаешь язык зверей?

Она вздёрнула перед ним маленький и острый подбородок, лицо её требовало ответа, и Асаф с сомнением сказал, что нет, это не язык зверей, это, как бы объяснить... по правде говоря, не всё, что она сказала, он понял. Она говорила очень быстро на странном иврите, сильно выделяя "аин" и "хет"[2], как говорят иерусалимские старожилы, делая усиление в звуках, о которых Асаф даже не знал, что у них есть усиление[3], почти не ожидала его ответов и только засыпала его вопросами ещё и ещё.

– Может, ты откроешь, наконец, свой рот, – выдохнула она нетерпеливо, – панагия му[4]! Сколько ты можешь молчать?

И тогда он наконец-то передумал, и рассказал ей, коротко и сжато, в своём стиле, что он работает в муниципалитете, и что сегодня утром...

– Но постой, – прервала она его, – что ты вдруг пустился вскачь? Я не понимаю: ты же молод, чтобы работать, – и Асаф, улыбнувшись про себя, сказал, что это работа только для свободного времени, и она сказала. – Свободного? И ты там действительно свободен? Расскажи мне скорее, где это чудесное место! – И Асаф объяснил, что имел в виду летние каникулы, и теперь был её черёд улыбаться:

– А, про отпуск ты толкуешь, хорошо, продолжай, только прежде скажи, как ты добыл себе такую интересную работу?

Асаф удивился вопросу, как это связано с собакой, которую он ей нашёл, и что за интерес у неё к истории, которая произошла до его прихода сюда, но было видно, что это её интересует. Она подтянула маленькое кресло-качалку и села, покачалась, слегка раздвинув ноги и положив руки на колени, и спросила, очень ли ему нравится там работать, и Асаф ответил, что не особенно, он там для того, чтобы записывать жалобы жильцов по поводу прорыва водопровода на улицах и на общественных площадях, но большую часть времени он просто сидит и мечтает...

– Мечтаешь? – подскочила монашка, как будто встретила друга в месте, где все чужие. – Просто сидишь и предаёшься мечтам? Да ещё за плату? Вот ты и заговорил! Кто сказал, что не умеешь говорить? И о чём же ты мечтаешь? Расскажи, – и радостно стукнула коленкой о коленку. Асаф очень смутился и объяснил, что он не то чтобы мечтает, только так, размышляет о всяких вещах...

– Но о каких вещах, вот вопрос! – раскрыла монашка свои узкие глаза, в которых запрыгало что-то совершенно бесовское, и её серьёзное лицо выразило такой глубокий интерес, что Асаф совсем растерялся и онемел. Что он ей расскажет, как он мечтал об этой Дафи, и как сумел, наконец, отделаться от неё, не рассорившись с Рои? Он посмотрел на неё, она вперилась своими тёмными глазами в его губы, ожидая слов, и на одну сумасшедшую минуту он подумал, что действительно расскажет ей немного, а что, для смеха, всё равно она ничего не поймёт, тысячи световых лет разделяют их миры, а монашка сказала: