Кто-то, с кем можно бежать - [102]

- Тихо! Не мешай.

Она закружилась по комнате, прокладывая себе путь между грудами книг, между сломанными полками, наступая на осколки тарелок. На связки писем, стянутых толстыми жёлтыми резинками. Асаф не понимал, откуда она берёт силы двигаться, думать, беспокоиться о нём, когда вся её жизнь рассыпана здесь, раздавлена.

У входа в кухоньку лежал на боку маленький деревянный шкафчик. Она открыла его дверцу, вынула белый зонтик от солнца с тонкими деревянными спицами.

- На Ликсосе, - серьёзно объяснила она, - солнце бьёт по голове. Асаф напрягся, и губы его побелели: она сходит с ума, подумал он, это потрясение совершенно её подкосило.

Теодора взглянула на него и догадалась, о чём он думает:

- Не волнуйся, милый. Я с ума не схожу.

Она попробовала раскрыть зонтик. Деревянные спицы раздвинулись с тихим скрипом, но белая тонкая ткань рассыпалась сразу же, как только зонтик раскрылся, и опустилась ей на голову, как хлопья снега.

- Похоже, что мне придётся обойтись без зонта. Но куда я дела туфли?

Она говорила странным деловым тоном, будто сокращая всю себя до предстоящих ей небольших действий. Из потайного ящика вынула пару крохотных чёрных туфель, завёрнутых в пожелтевшую газету, маленьких, будто детских. Подула на них, подняв облако пыли, протёрла до блеска рукавом балахона. Потом села на край кровати и попробовала обуться. Он видел, как её пальцы запутались в шнурках.

- Какая старая дура твоя новая подруга, - подняла она на него смущённый взгляд, - пятьдесят лет не завязывала шнурки и разучилась!

Он опустился перед ней на колени и со священным трепетом, как принц Золушке, завязал ей шнурки.

- Смотри, моя нога почти не изменилась с тех пор! – сказала она с нескрываемой гордостью, вытянув перед ним ногу и на мгновение забыв об ужасе их положения.

Его лицо было на уровне её лица. На уровне раненной щеки. Запекшаяся кровь прочертила заливы по всей щеке. Она увидела его шокированный взгляд:

- Чудны пути мира, - вздохнула она, - пятьдесят лет никто не прикасался к моему лицу, и в первый же раз – пощёчина. - Короткое рыдание пронеслось между её глазами и задержалось на кончике носа. Она сказала:

- Хватит. Довольно! Теперь скажи-ка, быстро, каково там.

- Это неважно выглядит, - сказал он, - вас нужно забинтовать.

- Нет, не там! Там! – и указала себе за плечо, в сторону улицы.

- Там...? – он колебался. Что ей сказать. Как можно за полминуты описать мир снаружи. – Нужно увидеть, чтобы понять, - прошептал он.

Она немного испугано заглянула глубоко в его глаза. Оба молчали. Асаф знал, что пройдёт немало времени, пока он переварит то, чему оказался здесь свидетелем.

- Я выйду из ворот в сторону этой руки, - глубоко вздохнула Теодора, и он понял, что она даже не знает, где право, где лево, - а ты подожди ещё минуту-другую в доме. Если они там поджидают, разве не поспешат за мной посмотреть, что старуха замышляет...

- А если вас схватят?

- Вот именно. Я хочу, чтобы схватили меня, не тебя.

- А если будут бить?

- Что они сделают такого, чего ещё не делали?

Он смотрел на неё, потрясённый её храбростью:

- Вы не боитесь?

- Боюсь, конечно, боюсь. Но уже не их. Только неизвестное пугает. – Она опустила голову, обращаясь к какой-то упрямой нитке в рукаве балахона. – Скажи-ка, когда я выйду, когда пройду через наружные ворота, что я увижу первым, что там снаружи?

Асаф попытался вспомнить: её улица была боковой и довольно тихой. На ней стояли и ездили машины. На углу было отделение банка и магазин электроприборов с работающим в витрине телевизором.

- Ничего особенного, - пробормотал он и умолк, понимая, как глупо это звучит.

- А шум? Больше всего я боюсь там шума, света. Может, у тебя есть для меня солнцезащитные очки?

У него не было.

- Это может быть трудновато сначала, - сказал он и почувствовал сильную потребность защитить её, обернуть ватой. – Только будьте осторожны на дороге, всегда смотрите налево и направо, и опять налево. А когда на светофоре красный свет, переходить нельзя... – он с ужасом понимал, как много нового она должна узнать, чтобы уцелеть хотя бы пять минут в центре города.

Они спустились по лестнице. Ей ещё трудно было ходить, и она опиралась на его плечо. Медленно прошли закругляющийся коридор, и Асаф почувствовал, что для неё это маленькая траурная процессия, прощание с чем-то, что не вернётся. Она с удивлением сказала, как бы про себя:

- Когда пали стены Старого города – я не вышла. И не выходила, когда были взрывы на улицах и на рынке, несмотря на то, что очень-очень хотела сдать кровь. И не вышла, когда убили Ицхака Рабина, благословенна его память, хотя знала, что весь народ проходит мимо его гроба. А сейчас, вдруг... Христос ке апостолос! – пролепетала она, когда глазам её открылось разрушение в переднем зале, и замолчала. Асаф думал, что она упадёт в обморок, но она, наоборот, отпустила его плечо, на которое опиралась, и выпрямилась во весь свой маленький рост, и, когда он увидел упрямую линию, пртянувшуюся от её носа к подбородку, то понял, что её никто не победит. Он попробовал расчистить ей путь среди разбросанных книг, но она сказала, что на это нет времени, и величественно пошла по переплётам, касаясь и не касаясь их, словно паря в воздухе.