Я слабо поскреб ногтями по руке, перекрывшей мне воздух. Откуда-то издалека, сквозь красный туман, на меня поверх своей руки равнодушно смотрел бандит. Я попытался дернуть его за мизинец, но он, похоже, даже не заметил этого.
Наполи все еще говорил — медленно, задумчиво, рассудительно. Я уже не мог разобрать слов: рев, стоящий у меня в голове, был слишком громок, он заглушал все другие звуки. Правда, сквозь сгущающуюся тьму я все еще мог видеть его, видеть, как открывается его рот, как хмурится его бровь в раздумье, как его глаза смотрят вдаль. Здорово он выглядел, но красный туман все сгущался, и мне уже трудно было хорошенько его рассмотреть.
Моя голова превратилась в шар, в красный шар, который все раздувался и раздувался, все раздувался и раздувался, давление внутри росло, оно все росло, давление росло и росло.
Последним, что я слышал, был грохот, раздавшийся, когда этот шар взорвался.
Как я стал таким крошечным? Я плавал вверх тормашками в чашке чая, теплого чая оранжево-красного цвета, я барахтался, желая глотнуть воздуха, пытаясь попасть на поверхность, но вместо этого погружался на дно чашки. Белой фарфоровой чашки. Глядя вверх, на свет, шедший оттуда, я знал, что мне необходимо выбраться из этой чашки, пока я не утонул. Пока кто-нибудь меня не выпил вместе с чаем. Сдерживая дыхание, с оранжево-красным лицом, чувствуя, что жидкость слишком тяжела, что она прижимает меня ко дну, я рвался наверх, отталкивался от дна чашки. Потом все смешалось. Разбилась чашка? Я падал, вокруг меня разливался чай, летели осколки, я падал, падал и приземлился на что-то жесткое локтем, плечом и щекой.
Я лежал на полу, возле меня были чьи-то ботинки, и хотя я уже очнулся, я испугался, как будто все еще был крошечным и они могли меня раздавить.
Потом чьи-то руки обхватили меня, подняли. Звучали какие-то голоса. Путаница моего бреда рассеялась, уступая место не менее бредовой реальности. Кстати, когда я последний раз сталкивался с реальным миром, кто-то пытался задушить меня.
Меня уложили на кровать. Вокруг что-то говорили, но я продолжал прикрывать рукой голову, ни на кого не смотрел и никого не слушал, пока Эбби не дотронулась до моего плеча, не позвала меня по имени и не спросила, как я. После этого я медленно пришел в себя, осторожно высунул голову и увидел Эбби, склонившуюся надо мной, а на заднем плане — других людей, которые мне не понравились.
Эбби снова спросила, как я, и я что-то пробормотал. Тогда один из них выступил вперед и сказал:
— Я хочу, чтобы ты знал, что это было не намеренно, Честер. Я так дела не делаю.
Я взглянул на него.
— Я надеюсь, у тебя нет к нам недобрых чувств,— продолжал он, и по выражению его лица было видно, что он обеспокоен.
Правда, я не особенно верил, что вообще существует какая-либо связь между тем, что он думает, и тем, что изображается на его лице.
Я посмотрел на Эбби, и ее взгляд сказал мне: «Будь осмотрителен». Тогда я ответил Соломону Наполи:
— Ничего страшного.
В горле у меня першило, и голос прозвучал как-то скрипуче, что, наверное, вызывало сомнения в правдивости моих слов, но не настолько, чтобы он не мог не заметить этого, если ему так захочется.
Ему так захотелось.
— Хорошо,— сказал он.
Он бросил взгляд на часы, одарил меня улыбкой, которая, как я полагаю, должна была излучать дружелюбие, и сообщил:
— Я пропустил собрание, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.
— Со мной все в порядке,— подтвердил я.
— Хорошо. Тогда мы можем вернуться к тому, о чем мы говорили. Мисс Маккей…
Эбби слегка сжала мою руку и вышла, снова оставляя меня одного с Наполи и его эльфами. Наполи снова уселся на стул у кровати и заговорил:
— Я обдумал то, что ты сказал. Вполне возможно, что ты говоришь правду. Может быть, ты действительно случайный человек во всем этом и в самом деле не работаешь на Дробла.
Дробл. Не было ли это имя одним из тех, которые мне называл детектив Голдерман? Мне казалось, что это так, но я был не в состоянии точно ответить на этот вопрос. Так ли иначе, мне, в общем-то, было все равно.
Наполи продолжал:
— Но если это правда, если ты здесь ни при чем, почему же ты постоянно путаешься под ногами? Ты нашел тело, ты встречался с Фрэнком Тарбоком, ты все время болтался возле этой квартиры, ты разъезжал с сестрой Маккея, в тебя стреляли. Очень уж бурная деятельность для случайного человека.
— Я хотел получить свои деньги.
Он приподнял бровь.
— Деньги?
— Я поставил на лошадь и выиграл. Поэтому я и пришел сюда в тот раз, когда нашел Томми убитым. Я приходил за своими деньгами.
Наполи нахмурился.
— Значит, все эти действия ты предпринимал, чтобы получить свой выигрыш?
— Да. Томми умер, и я не знал, кто должен мне заплатить. Я хотел спросить жену Томми, но она куда-то исчезла.
— А встреча с Тарбоком? Ты не получил тогда свои деньги?
— Я у них не спрашивал,— ответил я.— Я догадался, что можно было спросить их, только дома, когда все уже кончилось.
Он еще сильнее нахмурился, глядя на меня уже откровенно скептически.
— Тогда о чем же вы говорили, ты и Фрэнк?
— Фрэнк Тарбок — это тот человек в гараже, верно? К которому меня привезли во вторник вечером?
