Кто такой Лу Шортино? - [60]

– Извините, извините, – повторял Пиппино. – Матерь Божья, мне так жаль! Принесите, пожалуйста, другой стакан, что там в нем было, я заплачу, извините меня, ради бога…

Шлюхи и парни из кабриолетов весело смеялись.

Официант слегка растерялся, но потом поспешил к стойке заказать еще оршаду и взять тряпку, чтобы вытереть пол.

Пиппино почти бегом влетел в бар.

– Святая Мадонна, как неудобно… Вы не дадите мне стакан воды, будьте добры! Святая Мадонна, как же это я… Я заплачу, заплачу! Что там было, оршад? Сколько я должен, я заплачу…

Пиппино сунул руку в карман и достал пачку банкнот по сто евро. Кассирша Нэнси – белая кружевная блузка и четвертый номер силиконового бюста – смотрела на него с сочувствием: коричневый костюм с длинными рукавами, широкие брюки с отворотами… Сельский житель из захолустья, выбравшийся в город позабавиться со шлюшкой.

– Да не переживайте вы так, – улыбнулась она ему.

– Вы должны меня извинить! Святая Мадонна, как мне жаль… Послушайте, здесь есть поблизости бензоколонка? Я оставил свой «мерседес» на площади Тренто…

– Ну конечно есть. Как раз на площади Тренто есть колонка, которая работает круглосуточно, вы что, ее не заметили?

– Ах да, на площади Тренто! А мне показалось, она закрыта, ведь сегодня воскресенье… Мадонна… Круглосуточно! Мадонна… Подождите, я сейчас вернусь, хорошо?

И Пиппино испарился. Нэнси с улыбкой смотрела ему вслед.

– Пошевеливайся, – строго прикрикнула она на официанта.

Нэнси была не хозяйкой бара, а всего-навсего кассиршей, но ей нравилось командовать парнем. Кто не знал, частенько принимал ее за жену хозяина.

В одной руке официант держал поднос с оршадом, в другой – ведро с тряпкой. Он поставил стакан перед доном Джорджино, собрал с пола осколки стекла и принялся вытирать пол.

– Извините, дон Джорджино, я тут уберусь, а то мухи налетят… – проговорил он.

Парни из кабриолетов и их шлюхи продолжали посмеиваться, поглядывая на соседний стол.

Официант выжал тряпку в ведро. Поднял голову и тут заметил, что у дона Джорджино, по-прежнему сидящего с полуоткрытым ртом, из которого свешивался кончик языка, идет носом кровь. Какими неопрятными бывают старики, подумал официант. Впрочем, ему показалось неприличным указывать старику на непорядок с носом и он тронул за плечо его телохранителя. От этого прикосновения тот начал медленно клониться вперед, пока не рухнул лицом на стол. У него из-под мышки торчала перламутровая рукоятка сицилийского ножа.

Пиппино понял, что нож дошел парню до сердца, так же как мгновением раньше почувствовал, как под ребром его ладони хрустнула хрупкая переносица дона Джорджино. Тренированная рука ничуть не хуже ножа.

Пиппино спустился вниз по площади Европы. На набережной снял с себя туфли, костюм, рубашку и с разбегу бросился в воду.

Четтина, ты несчастье этого дома…

– Четтина, ты несчастье этого дома, да и любого другого тоже!

Барбекю Тони было в самом разгаре, времени подробно объяснять, что ему надо, не оставалось, и он хотел, чтобы его понимали с полуслова. Четтина честно пыталась этому научиться и прилагала к тому неимоверные усилия. Потому что Тони выходил из себя, если Четтина его не понимала. А когда Тони выходил из себя, Четтина окончательно переставала что-либо понимать.

– Какого еще другого дома? – недоуменно спросила она в сутолоке вечеринки, бушующей вокруг, как море в непогоду.

Тони закатил глаза к небу:

– Теперь я понимаю твою мамашу, которая так спешила от тебя избавиться! Куда ты запрятала миндальные пирожные?!

Четтина смотрела на него разинув рот:

– Как это запрятала? Никуда я их не прятала! Тони замахал руками и затряс головой.

Четтина испугалась.

– Как это ты не прятала миндальные пирожные? Значит, у нас в доме вообще не осталось миндальных пирожных?

Ну вот, взбесился! А когда Тони взбешен, знала Четтина, с ним невозможно разговаривать: скажет что-то и убежит, подумает, опять прибежит, выругается и снова убегает. Как будто дьявол дергал его за невидимые нити.

Пиппино обсыхал на солнышке, расположившись на большом камне и покуривая. Компанию ему составляли две гулявшие по берегу хромые чайки.

Тони в глубокой задумчивости сидел в машине. Он с такой силой захлопнул дверцу своего оранжевого 127-го «фиата», что резиновый кружок-ароматизатор в форме руля, висевший на зеркале заднего вида, долго мотался из стороны в сторону. Тони повернул ключ зажигания, и машина рванула с места. На скорости Тони пересек окружную дорогу. Поглядывая то вправо то влево, он взмахом руки останавливал мешающие его движению автомобили, хотя на дороге их попадалось всего ничего. Людей тем более было не видно. На своих двоих через окружную никто не ходит, это слишком опасно, и потому над дорогой построен пешеходный переход.

Вцепившись в руль, крытый синей замшей, Тони повторял: «Не могу в это поверить! Не могу поверить, что миндальные пирожные закончились, что в моем доме закончилась миндальные пирожные…»

Пиппино поднялся. Проверил, высохли ли трусы. Посмотрел на часы. Взял с камня брюки и стал одеваться, стараясь не потерять равновесие.

В «Миндальной пасте Скали» Нуччо в спадающих штанах, согнувшись пополам, волок за ноги тело дяди Сала. Он кружил и кружил по второму этажу, в поисках укромного места, куда можно засунуть труп. Нуччо хорошо сознавал, что дядя Сал мертв, – не столько потому, что из горла у него торчала стрела от арбалета, сколько потому, что тот позволял себя тащить и не устраивал ему головомойку.