Кто такой Антал? - [39]

Почему я об этом говорю? Когда он уезжал, он дал мне свои топор и пилу — символ нашего Лесного труда. Подумаешь, сказал я тогда себе, топор и пила, такие штуки я достану в любом скобяном магазине. Однако Калач был на этот счет другого мнения. «У этого топора, — сказал он, — топорище сделал Гложек. И пилу наточил он». Та пила действует до сих пор, хотя ее точит теперь мой напильник, а топор — идите посмотрите в сарае. Топорище выдержало лет тридцать. Прошло столько лет, а оно как новое. Позднее я понял, что Гложек использовал для топорищ древесину граба. Он брал куски от корневища — перекрученные, кряжистые. Распиливал дерево, высушивал в опилках, а затем выстругивал топорища…

Критинарж замолчал, зажег погасшую трубку и продолжал свой рассказ:

— Коцца пришлось уезжать, Гложек осел на Височные. Обосновались там, дочери вышли замуж, появились внучата, с этими местами их связывали лишь воспоминания. Я его, разумеется, не знал. Когда мы переехали сюда, Гложеков уже не было девять лет. Лет двенадцать назад, это было в конце августа, я пошел на гору, к кривой ели, посмотреть дорогу. Дожди кое-где ее испортили, а нам предстояло вывозить древесину. Возле той ели я встретил незнакомого старика, который рассказал мне, что раньше тут стояли дубы, а теперь появилась красная лиственница. Березовая роща у родника тоже куда-то подевалась. Я сразу сообразил, что старик когда-то здесь проживал. Тайны из этого он и сам не делал. «Меня зовут Гложек, — сказал он, — жил я в доме на верхнем конце деревни». Я рассказал ему про топор и пилу, что его обрадовало. Хотел было позвать его к себе, но он ответил, что ждет свою супругу, которая пошла напиться из родника. Все прошедшие годы она мечтала об этом. Я спросил его, почему они не вернулись. Он объяснил, что их дом во время войны сгорел. Вскоре пришла пани, и мы распрощались. Они торопились на автобус. При прощании Гложек сказал, что старый Клехта, которого он встретил в лесу, сделал вид, что не узнал его. «Да не жалко, — сказал старик, — Клехта многим людям принес несчастье, поэтому, видно, не поздоровался. Это ведь единственный житель, вернувшийся сюда после войны».

— Клехта? Такого имени я никогда не слышал, — произнес капитан.

— Я тоже не слышал. Три месяца назад ко мне приходил Кареш из Подгайи. Он лежал с Гложеком в больнице в Брно, так тот передавал мне привет. Умер он там от рака легких. Вот не повеяло, всю жизнь проработал в лесу, а умер от рака легких.

— Значит, двенадцать лет назад тут жил старый поселенец по имени Клехта, — констатировал Ярда.

— Это утверждал Гложек, но никто в округе Клехту не знает.

— Тогда не все понятно.

— Мне тоже, — пожал плечами Критинарж. — Я сам тогда спрашивал у людей, но ничего не выяснил. Такого имени никто не слышал.

— Значит, Гложек сказал, что Клехта многим людям принес несчастье?

— Именно так. Конечно, я не знаю, что он имел при этом в виду.

— А если это прозвище и зовут его иначе? — снова рассуждал вслух капитан. — Жаль, что поблизости больше нет старожилов.

Ярде не хотелось от досады даже говорить. Такой замечательный след — и никакого толку!

15

— Третья теплица справа, — указала Гаврану девушка в рабочей спецодежде и взглянула оценивающим взглядом на элегантного гостя. Капитан с улыбкой поблагодарил ее и направился разыскивать бывшего радиста из организации Бартака. Третья теплица располагалась почти возле забора под железнодорожной насыпью. Из дверей пахнуло влагой и душным воздухом. Гавран расстегнул на рубашке пуговицу и ослабил галстук. Он шел по дорожке из плит между грядками ранних гвоздик. Нужного человека Гавран увидел в конце теплицы. Тут дышалось легче, поскольку через поднятые окна с улицы проникал свежий воздух.

— Вы пан Завадил?

— Да, что вы хотели?

Мужчина выпрямился. Это был стройный загорелый человек с седыми волосами, и по виду нельзя было сказать, что ему под шестьдесят. Гавран предъявил удостоверение. Завадил со вздохом кивнул:

— Понимаю. Пойдемте в подсобный цех, там нас никто не услышит.

Он провел Гаврана в небольшое помещение, стены которого были обставлены коробками с расцветающими растениями, а на длинном столе выстроились цветочные горшочки. В самом углу стоял небольшой письменный стол, рядом — две табуретки. На одну из них Завадил показал рукой.

— Садитесь, пан капитан. Я не думал, что вы мной еще интересуетесь. Ваш здешний коллега разговаривал со мной последний раз три года назад.

— Я пришел спросить вас кое о чем. Вы были радистом в организации Бартака, так?

— Вы об этом сами знаете, ведь я за это был осужден.

— Меня удивило, что нашел вас здесь. Вы ведь учитель.

— Был учителем, — со вздохом произнес Завадил. — А этому делу меня научили в заключении, уже привык. Может, назовете какого-нибудь директора школы, который примет на работу бывшего заключенного?

Слова Завадила прозвучали скорее печально, чем иронически. Гавран прикусил губу: разговор он начал не совсем удачно.

— Мне не хотелось бы напоминать вам о прошлом, пан Завадил, но вы могли бы мне существенно помочь, если, конечно, захотите.

Завадил мрачно улыбнулся:

— Надеюсь, вы понимаете, что ваш визит не принес мне радости. С другой стороны, вы могли вызвать меня к себе. Однако пришли сами, вас, видимо, никто не знает. Так что спрашивайте, доведем разговор до конца.