Кто стрелял в президента - [35]

Люба перевела дух.

— Порядок, нормально думала, — подтвердил Николай. И взглянул на Любу. — Это ты тогда волосы и остригла?

Люба подняла глаза, рассматривая свою челку, потом двумя пальцами вытянула прядку до кончика носа.

— Нет, позже. На сцену меня так и не допустили. Конкурс талантов-инвалидов не состоялся. А меня в наказание временно, на вторую четверть, исключили из школы. По комсомольской линии дело замял сам товарищ Готовченко. Видно прикинул, что очень уж громкий политический процесс назревает в подведомственной ему культуре, и закрыл вопрос. Гетруда Васильевна его заверила, что я — умственно отсталая, притащила в райком мою школьную медкарту с диагнозом — ДЦП.

— Да-а, порядки были!

— Родители нашли для меня учителя. Старенького интеллигента по фамилии Маловицкий. Леонид Яковлевич… Мягкий неправдоподобно. Как голубь, всю жизнь проживший на чердаке библиотеки. Он стал через день приходить к нам домой, до окончания школы занимался со мной литературой по школьной программе. Вернее, гораздо шире. Но шире как бы в стороны, будто разлив реки на заливной луг. Пушкина мы с ним изучали полгода. «Любочка, ты знаешь, строчка из какого поэта является самой информационно насыщенной во всей поэзии? Это — научный факт». — «Из Пушкина?» — «Да, милая. Ты только вслушайся. Вглядись: «Уф! Наконец мы у ворот Багдада». «Уф!» — и сразу понимаешь, что караван шел трудно, мучила жара, терзали разбойники и песчаные бури. «Наконец» — читателю ясно, что путь был очень долгим. «Мы» — всего лишь короткое местоимение, но за ним — пестрая компания: купцы, заядлый путешественник с путевыми заметками и рисунками на полях, спасающийся от кредиторов авантюрист, офицеры, шпион, писатель! Или поэт?

— А может поэтесса, которая переоделась мужчиной? — порозовев, предположила Люба.

— Почему нет? — весело подтвердил Леонид Яковлевич. — А «ворота Багдада» — сияющие на солнце врата в восточную сказку. Любочка, вспоминай эту строку, когда примешься за свое собственное стихотворение. Пусть каждое твое слово будет простым, понятным, но таким бездонным, что читатель сможет подолгу вглядываться в его глубину, рассматривать и раскрашивать его в своем воображении. Что там у нас дальше по программе? Фурманов? Прекрасный советский писатель. Мы непременно изучим его творчество, если останется время.

Леонид Яковлевич интеллигентно хитрил. «Так-так, советский писатель Леонид Леонов. Ему, Любочка, принадлежат слова о том, что коммунизм — это мир, более соответствующий человеческим потребностям, чем христианский рай. Мы обязательно коснемся этого литератора чуть позже, если хватит времени».

— Понимаешь, Коля, такой это был человек: сойдет с рейсового автобуса, хотя следующий будет через неделю, и сделает своими больными ногами крюк пешком к черту на рога, чтобы взглянуть на отпечаток древней мошки в камне, родник или поляну.

Доктор филологии Леонид Яковлевич Маловицкий был единственным профессором в Любином городе. Много лет он преподавал литературу, русский и английский языки в педучилище, готовившем учителей начальных классов для школ района. Леонид Яковлевич не без основания гордился многими своими ученицами. Несомненной профессиональной удачей полагал и выпускницу Олечку Сорокину: Ольга Акиндиновна поставила силами учеников второго и третьего классов своей малокомплектной школы литературно-музыкальную композицию «Ананасы в шампанском» на стихи Игоря Северянина. Поэтический спектакль наделал много шуму: ему было посвящено заседание идеологического отдела райкома партии под председательством первого секретаря товарища Каллипигова.

— У нас что, нет своих идеологически верных фруктов и спиртных напитков? — негодовал Каллипигов. — Яблоки антоновские и сорта «Победа», по картофелю мы в этом году поработали с перевыполнением плана, силоса и травяной муки заложили сверх нормы. Пожалуйста, ставь с учащимися спектакль «Ах, картошка, объеденье» сколько влезет. Вот где социалистический реализм! Рожь, овес. Что там у нас еще на затронутую тему?

— «Созрели вишни в саду у дяди Вани», — подсказал завхоз Брюхов.

Каллипигов осадил его взглядом.

— Социалистический реализм, основной, так сказать, метод литературы, требует от художника изображения действительности в ее революционном развитии. Где у вашего Северянина действительность? Разве наш советский рабочий класс и трудовое крестьянство едят ананасы? Я сам их далеко не каждый день ем. Может, кто-то из присутствующих здесь товарищей спит и видит ананасами завтракать? Юрий Савельич, как вам эти элементы красивой жизни?

— Да по мне они — что есть, что нет, — ответил завотделом культуры райкома комсомола товарищ Готовченко. — Равнодушен совершенно! Предпочитаю борщ, котлету с макаронами. Из фруктов — от брусники не откажусь.

— И правильно! — пылко произнес Каллипигов.

— Главное, чтоб хлеб на столе был, — торопливо вставил завхоз Брюхов, втягивая живот.

— Сегодня, благодаря таким, с позволения сказать, педагогам, наша молодежь ананасов захочет, а завтра на что ее потянет? Завтра она идеи социализма предаст? Вы спросите отцов наших и дедов, за что они боролись, за что кровь проливали? За ананасы? А разве смог бы народ, пьющий шампанское, поднять целину? А если — война? А? Ольга Акиндиновна? Воспитанная вами молодежь в такую лихую годину вместо кваса шампанского потребует? Кому тогда спасибо говорить? Северянину? Ему — выговор с занесением? Или товарищ Сорокиной? Выбирайте, Ольга Акиндиновна! И где, позвольте спросить, в поэзии этого автора революционное развитие жизни? Молчите? И правильно делаете. В конце концов, приспичило вам ананасы, — поверьте, ЦК КПСС ведь против них ничего не имеет, — так возьмите строки настоящего революционного поэта, запамятовал сейчас его фамилию. «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!».