Кто стрелял в президента - [31]

— Садись в машину, — скомандовал Николай.

«Любушка, родненькая, не бросай меня!» — запричитала коляска.

Люба объехала джип, открыла переднюю дверь и принялась торопливо снимать подлокотник, чтобы пересаживаться с коляски на сиденье.

— Подожди, — остановил ее Николай, просунул руки под Любину спину и колени, легко поднял и, отпихнув коляску ногой, опустил ношу на сиденье.

Любино сердце колотилось в грудь, как загулявший пьяница в двери сожительницы.

«Любушка! — заголосила коляска. — Я-то как же?»

«Залезай ко мне!» — нахально предложил джип и распахнул дверь багажника.

— Коля, — Люба первый раз назвала так Николая и замерла от волнения.

— Да?

— Коля, — теперь уже смело произнесла Люба, безудержно счастливая от близости, каковая по ее мнению случилась при переходе на уменьшительно— ласковое имя. — Коляска складывается, так что она там ничего не запачкает.

«Я сказала «Коля», а он ничего не сказал на это, — лихорадочно думала Люба. — Я ему нравлюсь…»

Н-да. Логика, конечно, та еще.

«Не запачкает! — вскинулась коляска, — Не запачкает! Я, может, отказываюсь в этом наглом джипе ехать».

«Не бойся, — успокоил джип. — Не захочешь, так не трону».

— Это что? Нужное? — Николай снял с сиденья коляски пакет.

— Утка, — дрожащим голосом ответила Люба.

— Надувная, что ли?

— Нет, обычная.

— А чего таскаешь? На сувенир? Подарок чей?

«Талисман», — гордо ответила утка.

— Нет, не подарок. Так, на всякий случай, — шепотом ответила Люба.

«Не на всякий, а на каждый», — сердито поправила утка.

«Чего раскрякалась? — оборвала ее коляска. — Помолчать не можешь? Видишь, в какое неловкое положение Любу ставишь?»

«Я? — возмутилась утка. — Он первый начал. Уток что ли не видел?»

— Давайте сюда, — попросила Люба.

— Пусть на заднем сиденье лежит, не мешает, — разрешил Николай.

Выплывшая на свет божий утка повергла Любу в отчаяние.

«Никогда меня никто не полюбит, потому что я калека. Калека!»

Не нужно было Любе так думать. Зря она так. К чему это? Из-за какой-то дурацкой утки!

«Пусть Николай никогда не полюбит меня, но я буду любить его, — с радостью и тоской подумала Люба, найдя выход из положения. — Мне этого хватит. Наверное, эта любовь без взаимности нужна, чтобы я написала новые песни? Ведь не может быть, чтобы все оказалось просто так, без всякого смысла — щипцы, инвалидность, коляска? Я знаю, жизнь лишила меня ног, чтобы я случайно не пошла не своей дорогой!»

Люба сглотнула слезы и громко сказала, перейдя на ты:

— Нет, Коля, давай утку сюда. Мой переносной унитаз. Круто, да?

— Люто! — согласился Николай.

— А удобно как! Мобильные услуги.

Николай с удивлением поглядел на Любу:

— Слушай, а ты молодец. Уважаю!

— Коля, смотри на дорогу, а то врежемся в лесовоз, — смутившись, посоветовала Люба.

«Не врежемся, — бросил джип. — А врежемся, так мало лесовозу не покажется».

«Ой-ей-ей, какие мы крутые, — пробурчала коляска. И тут же вскрикнула. — Люба, он ко мне пристает!»

Джип ржал и прибавлял скорости. А Люба прибавляла громкости магнитоле и небрежно, без робости и смущения, клала руками согнутую безжизненную ногу на другое колено.

Глава 5. Дорожно-театральная

— Я ОПЯТЬ набираю номер. Там снова снимают трубку: «Отдел культмассовой работы». Я снова говорю: «Разъединило. Я вас хочу пригласить на конкурс «Алло, мы ищем таланты-инвалиды!»

Люба болтала второй час. Николай слушал ее вдумчиво и серьезно, как покойник надгробные речи. И лишь время от времени одним и тем же словом — «порядок», меняя рывками и жимами интонации его содержание, давал оценку рассказанным Любой событиям.

Вообще-то внимание Николая объяснялось просто — он боялся пропустить в болтовне Любы момент, когда речь вновь пойдет о президенте. Но Люба этого не знала и наслаждалась интересом любимого мужчины к ее яркой личности.

— В трубке тишина, — заливалась она. — Потом слышу, девушка кому-то говорит: «Слушай, Юра, опять! Какая-то хулиганка». — «Матерится?» — «Нет. Издевается над антисоветчиной». — «Анекдоты про Брежнева рассказывает? Ржачные? Дай послушаю» — «Как же, анекдоты, размечтался. Клевещет, что культура у нас больная, парализованная с детства» — «Насчет детства, это не наш функционал, это в РОНО». — «Культмассовая работа, говорит, хромает на обе ноги. На конкурсе дворовых агитплощадок…» — «Дай-ка трубку, я сам переговорю».

— Девочка, назови свое имя, — Люба услышала молодой, опрятный и подтянутый мужской голос, это был работник отдела культмассовой работы Юрий Савельевич Готовченко. — Ты в какую школу ходишь?

— Я в школу хожу редко, — призналась Люба. — Потому что там для таких учащихся, как я, неприспособленно. Папа говорит, все не по уму.

— Что — все, девочка? — ласково, но строго, как советская мать, спросил Готовченко.

— Все чересчур узко, препятствия кругом. На историю не знаешь, как въехать. В литературу вход нормальный, так внутри не развернешься. А советское государство и право? Ступенек столько, что загремишь, пока доберешься. До звонка и не успеешь.

— Да, советское право дело такое, там без полбанки не разберешься, — рассеянно согласился Готовченко. — А загремишь, так от звонка до звонка.

— А химия? — не дослушала Люба.