Кто стрелял в президента - [29]

«Зачем я дома сидела? — с радостным недоумением, возбужденной скороговоркой болтала Люба. — Давно надо было в певицы ехать! Чего тут сложного? Ничего тут такого сложного нет. Собралась, да поехала».

«По телевизору говорили, на федеральных трассах мафия на дорогах орудует, — докладывала Любе коляска. — Со всякого проезжающего дань требуют. Сто рублей с колеса!»

«Откуда ты знаешь, что сто?»

«Прикидываю. По рублю мало. По тысяче — лишку. Значит, по сто. Что же это, с меня четыреста рублей мафия проклятая затребует? Ну уж нет. За большие колеса я согласна рубликов десять отдать, раз порядок такой, а за малые — нет».

«Не волнуйся, я мафии песни свои спою, и она нас бесплатно пропустит».

«Как же, бесплатно! Да в Москве, говорят, даже уборные платные. По году, небось, уборные не выгребают… да какое, по году. По два! Да еще и деньги за нужду берут. Ой, нуж-да-а».

По шоссе мимо Любы проносились веселые горластые лесовозы с веселыми же водителями за рулем, и трудолюбивые молочные цистерны. Иногда лесовозы тормозили, шоферы выглядывали в открытое окошко и радостно кричали Любе, не требуется ли ей помощь: может, подвезти?

«Не соглашайся, Любушка, изнасилуют!» — сдавленно кричала коляска. И Люба отказывалась, но просто потому, что еще не насладилась тем, что едет в новую жизнь своими собственными силами!

— Сама-то куда едешь? — выкрикивали водители, и на лицах их не было печали.

— В Москву, — кивала головой в сторону горизонта Люба.

— Что делать?

— Петь. Я пою хорошо.

— А чего? — соглашались водители. — Правильно! Москва — большая. Там все поют, кому не лень. В метро только спустишься, уже песни кругом. Проживешь!

— Держи! — крикнул Любе один шофер и бросил ей на колени чупа-чупс.

Люба развернула слюдяную косынку и сунула леденец за щеку.

«Ты что? — закричала коляска. — Разве можно у чужих людей конфеты брать? Может она отравленная!»

Люба засмеялась:

«Ты прямо, как мама. Помнишь, как она вышла из магазина, а я с конфетой сижу?»

«Все помню, — драматически произнесла коляска. — Все! В этом-то и есть трагедия моей жизни».

Любе было пять лет. И Люба немножко запамятовала: Надежда Клавдиевна оставила коляску не у крыльца магазина, а закатила внутрь и пристроила возле хлебного отдела под плакатом «Хлеба к обеду в меру бери хлеб драгоценность им не сори». Именно так, без знаков препинания и был написан призыв. Когда Надежда Клавдиевна с кульком макарон и трехлитровой банкой березового сока вернулась за коляской, Люба была занята тем, что сосредоточенно отскребала остатки фантика и табачных крошек от липкой серой карамельки. Надежда Клавдиевна с криком «отдай маме каку!» выхватила конфету у Любы из рук, а на улице выбросила в канаву. Люба подняла вой.

— Любушка, — умоляла Надежда Клавдиевна, — нельзя конфеты у чужих, у незнакомых людей брать. Сморкни нос! Это может быть нехороший, плохой человек!

Люба замолкла, секунду подумала, и с надеждой спросила:

— А у хороших незнакомых людей конфеты брать можно?

Около девяти часов утра мимо Любы, притормаживая, проехал огромный, как грудь кормилицы, молоковоз. Водитель приоткрыл дверцу и обернулся назад, поджидая, когда подъедет Люба.

— Здрасьте! — весело поприветствовал он Любу. — Помочь?

— Спасибо, не надо. Вы не знаете, здесь кафе какое-нибудь будет?

— Метров через пятьсот, слева. Тебе кофе или чай купить?

— Что вы, я сама, — засмущалась Люба.

— Ладно, кончай скромничать. У Сергеевны вечно кипяток, как раз пока подъедешь, остынет немного. Что взять?

— Кофе, три в одном.

Когда Люба подъехала к кафе, водитель молоковоза уже сидел за красным пластиковым столиком и поглощал разрезанный вдоль батон с заложенными в него котлетами. Люба достала из рюкзака бананы и печенье.

— Угощайтесь!

— Не-е, бананы, это для девчат вроде тебя. А шоферня бананы не ест, чего добро переводить?

— Молоко везете?

— Его.

— Далеко?

— В Москву.

— В Москву? — обрадовалась Люба. — И я в Москву.

Люба отпила горячего, с грязноватой пеной, кофе, блаженно откинулась на спинку коляски и оглядела молоковоз, стоящий у обочины заасфальтированной площадки, возле ржавых мусорных контейнеров.

— Завтра уже молоко наше москвичи пить будут, да?

— Не-е, — замотал головой водитель. — Его высушат в порошок. Потом порошок водой разведут. И тогда уже молоко продавать будут.

— А зачем так? — удивилась Люба.

— Как объяснить? — пожал плечами водитель. — Чтоб не скисало дольше. Ты вот — кто, чем занимаешься?

— Певица, — порозовев, сказала Люба. — Начинающая.

— Вот зачем певицы песни сперва записывают, а потом уж поют под фанеру?

— Не все же так делают, — сказала Люба, но вспомнила, что в рюкзаке у нее тоже лежит диск. — Чтоб не скисала песня дольше, — засмеялась она. — Как увидите афиши «Любовь Зефирова в новой шоу-программе «Колеса фортуны» — это я. Приходите на концерт.

— Обязательно! Я с живой певицей первый раз встречаюсь. Давай, еще кофе принесу. Не, денег не возьму. Жаль, ехать нужно — молоко перетрясешь по жаре, так сортность снизят. А ты в Москву-то на чем едешь? Где твой автобус? Или лимузин у тебя?

«Джип!» — охнула коляска.

— Джип, — растерянно сказала Люба, глядя на трассу.

С шоссе, по направлению к Любиному столику, съезжал темно-вишневый внедорожник.