Кто помнит о море. Пляска смерти. Бог в стране варваров. Повелитель охоты - [30]

Как видно, становится опасно посещать большие улицы и вообще места, где обычно собирается много народа. Но главное, следует избегать открытых перекрестков, особенно подверженных тем или иным веяниям. Нехорошо оказаться там в неподходящий момент, всякое может случиться. Большинство из нас инстинктивно, наверное, избегает их теперь, это сущие ловушки, где вас подстерегает смертельная угроза, недаром там всегда пахнет мандрагорой; но много ли таких, кто все время остается настороже, не смыкая глаз, да и что значит по нынешним временам не смыкать глаз? Пожалуй, будущее нашего города и в самом деле начертано на его перекрестках. Так пусть же оно свершится!

А как же Нафиса? Она-то уж, во всяком случае, решительно ступает там, где я продвигаюсь с величайшей осторожностью. Она покоряет вселенную, ей подвластна любая вещь, а потом она пытается успокоить меня своей обезоруживающей улыбкой. И все-таки я почти счастлив, да-да, счастлив, правда по-своему, на свой лад, но иногда и в самом деле безрассудно счастлив. Хотя мне никогда не понять, каким образом Нафисе удается воздействовать на меня.

Я с удивлением и даже с болью глядел на ее прекрасное удлиненное лицо, на котором без труда читалось сострадание. Я отпрянул, и лицо тут же исчезло, Я почувствовал усталость. Странную какую-то усталость, она поселилась где-то в глубине моей души, а может быть, то была вовсе не усталость, а стремление к чему-то, что трудно даже с точностью определить, К чему-то такому, что как раз и должно было помочь мне преодолеть мое горестное состояние.

«Ну, а теперь, я полагаю, ты станешь ненавидеть меня?» — мысленно обращался я к своей жене.

— За что мне тебя ненавидеть? — услышал я ее голос, звучавший вполне миролюбиво.

Сама Нафиса не появлялась.

— Так ведь обычно бывает. Мы сами себя на это обрекаем.

— Это последнее, что может случиться: мне ненавидеть тебя!

Я посмотрел на дверь, у меня было такое чувство, будто она за занавеской, но почему-то медлит войти. «До чего же я несчастен», — подумалось мне.

— Так и должно быть, — снова послышался голос Нафисы.

Я повернул голову: она глядела мне в лицо. Мне казалось, я шел не один час, чтобы прийти сюда, я изнемогал. Она была той, что покорила мир, и мне удавалось видеть ее лишь урывками, мимолетно. Нафиса простерлась предо мной, словно открылась незримая рана, которая становилась все глубже, уходя в полые черные камни, поддерживающие море, внедряясь в подземный город, ниже базальта, охраняющего подземный город, ниже дождя, орошающего этот базальт. Казалось, она вбирала в себя все мироздание.

Недавно был обнаружен пылающий костер, он внушает людям беспокойство; не то чтобы он был огромным, но зато истоки его уходят глубоко в землю. И если не так уж велик риск пожара на поверхности, приходится опасаться катастрофы в подземном мире. Эта неясная тревога терзает всех нас. Как и многие другие, я ходил туда — просто посмотреть. В указанном месте я не обнаружил ничего, только кусок черного камня, совершенно холодный снаружи и потому, показалось мне, не способный распространить пламя. Зато у меня создалось впечатление, что внутри все горело, да и сейчас, верно, горит — сам я с тех пор гуда не возвращался. Люди разглядывали камень с недовольным видом и боязливо удалялись. Быть может, они ошибались? Я в этом далеко не уверен. Просто так никогда ничего не бывает. Теперь, когда нами правят силы с той стороны, на каждом шагу нас подстерегает опасность: либо бездна, либо испепеляющее солнце.

* * *

Никогда не забыть мне этой ночи. Я спал и сквозь сон все время слышал торопливые шаги, хлопанье окон и дверей, которые то открывались, то закрывались. Весь дом сотрясался, причем к этому шуму примешивались еще и другие, непонятные звуки: вздохи, жалобы или стоны, доносившиеся неведомо откуда. А в какой-то момент послышалось даже бряцание цепей, а может быть, позвякиванье колокольчиков на скотине, которая, обезумев, мчалась во весь опор.

Внезапно кто-то взял меня за руку и резко встряхнул, я открыл глаза. Нет, я не спал. Склонившись надо мной, на меня глядела Акса, рослая негритянка, командовавшая всей прислугой в доме.

— Что случилось? — пробормотал я.

— Твой отец умирает.

Не помню, как я вскочил, как бросился к папиной комнате — нога-то у меня еще не окрепла, — как вбежал туда и очутился возле отца. Он лежал на своей огромной кровати, старинной, с позолоченными железными прутьями кровати под балдахином, лицо его распухло и почернело. В дверях толпились служанки, зная, что их не прогонят; чей-то голос, из тех, что всегда раздаются в такие минуты, вопрошал на улице, послали ли за доктором. В изголовье умирающего сидела, вернее, простерлась моя мать. После недолгого молчания все тот же голос повторил свой вопрос.

И все та же Акса, которая разбудила меня, в сердцах ответила тому, кто спрашивал, оставаясь невидимым:

— Конечно, послали! Не станем же мы ждать, пока…

Окончание фразы растворилось в шуме, сотрясавшем весь дом. Я стоял неподвижно, вглядываясь в отца и чувствуя на себе испытующий взгляд Аксы.

Акса подходила все ближе и, наконец, очутившись совсем рядом, шепнула мне на ухо: