Ксенос и фобос - [45]

   Потом он опять поплакал, уже лежа в постели. И так, в слезах, заснул.

   Следующим солнечным утром мамы опять не было.

   И через день - тоже.

   То, что осталось от Мишки нашли только через год, когда все это уже закончилось, и коммунальщики скрупулезно проверяли все места, вскрывая пустые квартиры.

***

   - Ты пей, пей, а то мне одному как-то уже стремно - как алкоголик, вроде, получаюсь... Пей и слушай, что тебе говорят. Ты человек у нас здесь пока новый, а всем нашим я уже надоел, наверное. Всем надоел, никто не слушает... А молчать-то все равно не могу. Я болею тогда, если один - и молчу. Пить начинаю один... Как алкоголик, прямо... Я же здесь давно уже. Весь свой срок - здесь. Сначала, когда только они открылись, поступал учиться, я ж здоровый, видишь, а потом что-то как-то не пошло у меня. То ли математика, то ли физика - черт его знает. В общем, погнали меня с третьего курса. Вообще-то не с третьего, а после второго, да... Ну, какая разница? А я и не упирался слишком, потому что в армию бы уже все равно не загребли - два-то года в казарме и в форме прошли уже. А тут я уже просто не мог. Шагистика эта, как пацанов-первогодков гоняли нас. Вот. А тут - она вдруг. Ну, сам знаешь, как оно бывает. Раз - и любовь. Бац-трах, значит... Так накатило, так накатило... Не знаю, что она там во мне нашла, но никогда, слышишь, никогда не попрекала образованием или вот еще деньгами, как бывает. И тем, что у родителей живем, и тем, что за границу не ездим, как другие, и что машины своей нет. Никогда, ни разу, ни слова. Я же из-за нее тут и остался в конце концов. И контракт сам подписал, никто не уговаривал - чтобы только с ней рядом быть. А потом у нас родилась дочка. У тебя есть дочка? Нет? Тогда ты не поймешь. Это такое чудо маленькое носатое. Лежит себе смирно, пеленкой примотанное, смотрит из-под косынки, глазами черными водит. Я ее носил, знаешь, укачивал ночами, нянькался. Молока жене хватало, так что откормили девчонку. Она такая толстенькая бегала, живая такая. Топ-топ по квартире голыми пятками. Складочки над пятками... Потом детсад, школа - все, как положено, ну, ты понимаешь, да? А потом однажды я вдруг понял, что больше мыть ее мне уже нельзя в ванной. Как-то вот сразу и вдруг... И у меня тогда в квартире образовались две красивые и любимые женщины. Умные, веселые, смешливые такие. Дружные. Знаешь, как я их любил? Нет, скажи, знаешь? Ах, да... Ты же новенький у нас. Да я ж для них... А потом все и случилось: я пришел как-то домой - дочка как раз на танцульках была, большая уже. И - нет дома никого. Представляешь? Совсем никого нет. Я даже подумал, что ушла просто жена моя, любовь моя. Просто надоел я ей, скучный серый прапор, начальник занюханного клуба. Вот так я подумал тогда, дурак потому что. А после уже в шкаф посмотрел, в стол заглянул... Везде, в общем, пошарился - а ведь не в чем ей было уходить, знаешь. Разве только в том, что на себе было. Это зимой-то, в самый мороз. Поспрашивал соседей - и машин никаких не было, и шума они не слышали. То есть, ну, ты понял уже, да? Пропала она у меня. Просто вот из квартиры, не выходя, в чем была - и пропала. И стали мы тогда жить вдвоем с дочкой. Только страшно мне было чего-то, и я даже отпуск взял, все караулил ее. Но потом-то все равно пришлось на службу идти. Ну, вот, значит... Служил. И боялся всё, до дрожи боялся, что приду как-нибудь, а дома - совсем никого. Хотя, сейчас вот думаю: а может, так-то и проще было бы? Легче, что ли. Что говоришь? А-а-а... Ну, ты ж новенький у нас совсем. В общем, когда на Гайву все это быдло из города поперло в марте, нас тут сразу подняли по боевой, по машинам распихали - и вперед. И оружие выдали для защиты гражданского населения. Кому не хватило или кто просто в оружейку не успевал, так лопатки саперные дали, кинули охапками в кузова. Приехали, тут же рядом все, но хоть и торопились, да уже поздно было. Народ-то этот мы погоняли конечно, вверх постреляли, кого-то зацепили даже... Ну, не зацепили, конечно, а очень даже конкретно приложили. Потому что видели, что и как... А дом мой, с краю, из самых первых, уже весь черный, в копоти. И дочка, помню, в квартире одна оставалась. Лучше бы уж пропала, думаю теперь. Так хоть какая-никакая, а надежда. Я вот так, значит, вбегаю в дверь выбитую, а в квартире все почти сгорело. Все - черное. И она посередине. На спине. Тоже черная... Ты пей, пей. Когда пьешь - оно ведь не так страшно.

***

   - Пойдем на завтрак?- он уже привычно быстро одевался.

   - Да ну, смотреть будут, шептаться,- Дашка скривила недовольную рожицу.- Потом, ага?

   - Ты уж извини меня...

   - За что?

   - Ну, мало ли за что... Может, что не так... У меня просто давно не было женщины.

   - Вот дурак. Большой уже, а все же дурак, как маленький. Ничего не понимаешь еще.

   Сидорчук и правда ничего не понимал. Вернее, так: он, когда был Сидорчуком, всегда был чуть непонятлив. А вот когда он был просто Виктором, тогда совсем другое дело. Сейчас с утра он был слегка Сидорчук. Потому что немного не выспался. Сидорчуком он был совсем чуть-чуть, чтобы не разозлить симпатичную молодую собеседницу, лениво потягивающуюся под одеялом. И потом, он же не врал ничуть. Ему, как мужчине в самой силе - что там сорок лет при правильном образе жизни! - ночь с молодой девчонкой была только приятна. А вот как оно ей? Вопрос, которым задавалось не одно поколение мужчин.