Крысы - [4]

Нини увидел сидевшего к нему спиной Малого Раввина и крикнул:

— Добрый день, Малый Раввин.

Малый Раввин двигался мешкотно, как пожилой, тучный человек, и никогда не смотрел прямо в глаза. Нини однажды спросил, почему он с коровами разговаривает, а с людьми не разговаривает, и Малый Раввин ответил: «Все люди лгут». Теперь Малый Раввин обернулся к мальчику и сказал:

— Нини, это правда, что Хустито хочет выгнать вас из землянки?

— Так говорят.

— Кто говорит?

Мальчик пожал плечами.

— Закончил красить хлев? — спросил он.

— Вчера днем.

— Ну и как?

— Погоди, дай срок.

Нини свернул за угол Церкви. Здесь колеи были глубже и от застоявшейся воды, несмотря на холод, шел тошнотворный запах. Напротив Церкви, на ограде двора сеньоры Кло висел плакат с большими черными буквами: «Да здравствуют призывники 56 года». Сеньора Кло энергично мела две цементные ступени, ведущие к Пруду. Случайно подняв голову, она увидела мальчика, который на ходу тер монетку о каменную стену Церкви.

— Куда так рано, Нини?

На ее окрик Нини полуобернулся, да так и остался стоять, расставив ноги. Одна нога до половины икры была вымазана грязью, будто одета в темный носок. Опершись на древко метлы, сеньора Кло осклабилась всем своим широким лицом и сказала:

— Погода меняется, Нини. Когда будем колоть борова?

Мальчик посмотрел на нее, размышляя.

— Рановато еще, — сказал он.

— А знаешь, бабка твоя так долго не раздумывала.

Нини решительно мотнул головой.

— Нет, сеньора Кло, до святого Дамаса не годится колоть. Я вам скажу, когда.

Он пошел дальше и, заметив свою собаку, бродившую вокруг дома Хосе Луиса, Альгвасила, тихонько ей свистнул. Фа прибежала на зов и покорно пошла за ним, но на углу бросилась на стайку клевавших навоз воробьев. Птицы испуганно вспорхнули; рассевшись по низким карнизам крыш, они нестройно чирикали, а собака глядела на них, задрав голову и нервно виляя обрубком хвоста.

Уже слышались запахи Мастерской Антолиано. Нини заглянул в дверь, всегда открытую даже в самые суровые зимние дни, и с порога увидел Антолиано, который, согнувшись над верстаком, сжимал в крепком своем кулаке рукоять пилы. Мастерская его размещалась в маленькой каморке, заваленной стружками да опилками, в одном углу стояло несколько еще сырых досок. В клетке у окна, поклевывая прутья, безостановочно кружилась приманная куропатка. Одно время Антолиано зарабатывал на жизнь тем, что мастерил селемины и полуфанеги[2], но с тех пор как Управление велело мерить зерно на килограммы, он остался без работы и брался за что ни попадется. Лицо Антолиано в профиль поражало резкой неправильностью носа, словно эта выступающая часть лица, попытавшись расти на хряще, вдруг раздумала и решила сыграть со своим хозяином злую шутку. Шутки шутками, а нос Антолиано смахивал на нос боксера, и для него, гордившегося своей силой и храбростью, это было как-то унизительно. Частенько, когда его даже и не спрашивали, он оправдывался: «Знаешь, кто виноват, что нос у меня лепешкой? Вот эти треклятые руки». Ручищи у Антолиано — теперь осыпанные опилками — были огромные, как две лопаты; если ему верить, однажды, темной ночью, он шел, держа руки в карманах, споткнулся о камень и, не успев вытащить руки из карманов, грохнулся носом об закраину колодца Хустито.

— Привет! — крикнул мальчик с порога.

Собака вбежала в каморку и задрала лапу в углу, возле свежеобструганных досок.

— Эй, ко мне! — крикнул мальчик.

Антолиано хохотнул, не подымая глаз от доски, которую пилил.

— Пусти ее! — сказал он. — Это никому не повредит.

Нини присел на пороге. Мягкое осеннее солнце освещало теперь улочку и верхнюю половину двери Мастерской. Лепиво щурясь на солнце, мальчик спросил:

— Что мастеришь?

— А вот гляди. Гроб.

Нини удивленно обернулся.

— Да? Кто-то помер?

Не прекращая работы, Антолиано отрицательно качнул головой.

— Не здешний, нет, — сказал он. — Из Торресильориго. Ильдефонсо.

— Ильдефонсо?

— Да, старый уже был. Пятьдесят семь лет.

Антолиано положил пилу на скамью и тыльной стороной руки отер пот со лба. На спутанных его волосах белели опилки, и от него исходил нежный, бодрящий запах свежей древесины.

— В столице за это берут с каждым днем все дороже. А всего делов-то, сам видишь — несколько досок сколотить. — И с помрачневшим взглядом прибавил: — Никому не требуется больше.

Он сел у двери рядом с мальчиком на каменную скамью и не спеша скрутил сигарету.

— Адольфо вчера привез мне грибницу. Подвал уже готов, — сказал он, осторожно проводя кончиком языка по клейкому краю бумажки.

— Теперь надо подготовить теплую грядку, — сказал мальчик.

— Теплую?

— Внизу слой навоза, на него — слой хорошо просеянной земли.

Антолиано зажег сигарету зажигалкой и, почти не разжимая губ, спросил:

— Навоз коровий или конский?

— Если делаешь теплую грядку — то конский. Потом надо хорошо полить.

— Ладно.

Антолиано сильно затянулся, лицо у него было задумчивое. С наслаждением выпуская дым, он сказал:

— Если шампиньоны эти хорошо пойдут в подвале, я разведу их еще в землянках, там, у вас.

— В дедушкиной землянке?

— И в землянке Немого, и в Цыганкиной. Во всех трех.

Мальчик взглянул на него неодобрительно.