Крысы - [32]

Когда закончилось отпевание, появилась сеньора Кло, держа в руках потрепанную книгу, и Симе сказала:

— Что? Это была его книга.

На титульном листе стояло: «МОЛИТВЫ ДЛЯ САМЫХ ГЛАВНЫХ ТАИНСТВ В ПРАЗДНЕСТВА ИИСУСА ХРИСТА И ПРЕСВЯТОЙ МАРИИ. АВТОР ДОН ХОАКИН АНТОНИО ДЕ ЭГИЛЕТА, ЛИЦЕНЦИАТ КАНОНИЧЕСКОГО ПРАВА, ПРЕСВИТЕР И СТАРШИЙ КАПЕЛЛАН ЦЕРКВИ СВЯТОГО ИГНАТИЯ ДЕ ЛОЙОЛЫ В СТОЛИЦЕ, ТОМ III, МАДРИД MDCCXCVI. С НАДЛЕЖАЩИМИ РАЗРЕШЕНИЯМИ».

Симе подняла глаза и повторила:

— Что? Это была его книга.

— Смотри, — сказала сеньора Кло.

И раскрыла книгу посредине, и там оказалась сложенная бумажка, в которой лежал банковый билет в пять песет. А на бумажке неуклюжими каракулями было написано: «Збереженье штобы мне зделать зубы». А под следующей страницей был другой билет в пять песет, и дальше еще один — и так до двадцати пяти песет. Сеньора Кло, послюнив большой палец, умело пересчитала деньги и вручила их Симеоне.

— Бери, — сказала она, — это твое. Старику зубы уже не нужны.

На другой день, на святого Бонифация и святого Доротея, когда деревенские парни понесли носилки с гробом, разговоры провожавших покойника вертелись вокруг находки сеньоры Кло — не столько деньги удивили всех, как то, что у Столетнего была в доме книга. Дурьвино с явным скептицизмом говорил: «Вот и ясно, чего стоят эти познания. Да кто ж, спрашиваю я вас, не будет ученым, когда книга под рукой?»

По пути к церкви парни сделали три остановки, и на каждой дон Сиро произносил положенные молитвы, а Симе, сидя на повозке рядом с Нини, нервничала, и Герцог, ее собака, привязанная к задку, надрывно скулила. При выходе из церкви, едва мужчины поставили гроб на повозку, Симе погнала осла, и тот, к изумлению всех присутствующих, помчался бегом. Волосы у Симе были растрепаны, челюсти крепко сжаты, глаза блестели, но, пока не подъехали к бугру, она рта не раскрыла. Только тогда она сказала Нини:

— А ты, ты-то чего здесь, а?

Мальчик серьезно посмотрел на нее.

— Просто хочу проводить старика, — сказал он.

На кладбище они вдвоем подтащили гроб к яме, и женщина принялась очень ловко забрасывать его землей. Удары гулко отдавались в деревянном ящике, и глаза Симе с каждым броском все заметней увлажнялись. Нини, наконец, не выдержал и спросил:

— Симе, что с тобой?

Она провела тыльной стороной ладони по лбу и чуть ли не с яростью сказала:

— Ты что, не видишь, какую пылищу я подняла?

У выхода с кладбища Лой обнюхивал Герцога, с холмов веяло невыразимым покоем. Симе лопатой указала на Лоя:

— Он не понимает, что это его отец, только подумай.

На обратном пути ослик трусил мелкой рысцой, но, спускаясь с бугра, побежал живей. Симе почему-то направила тележку по дороге к Приюту Дональсио и въехала в деревню не со стороны амбаров Богача, а со стороны церкви. Нини сказал:

— Симе, ты разве не домой едешь?

— Нет, — отвечала Симе.

И, остановив повозку у дома Одиннадцатой Заповеди, слезла и постучалась двумя резкими ударами молотка. У доньи Ресу, открывшей дверь, вид был такой, будто у нее болит живот.

— Симе, голубушка, — сказала она, — одиннадцатая — не шуметь.

Нини думал, что Симе огрызнется, но, к его удивлению, она потупилась и почти прошептала:

— Извините, донья Ресу, если вам это нетрудно, проводите меня в церковь. Хочу стать монахиней.

Одиннадцатая Заповедь перекрестилась, потом отодвинулась от двери и сказала:

— Хвала господу! Проходи, дочь моя. Всевышний призвал тебя.

15

На Пресвятую Деву Света появились на лугу светляки, и Нини поспешил сообщить об этом Большому Раввину — чтобы не пускал туда овец; от Столетнего мальчик слыхал, что, если овца проглотит светляка, у нее в печени заводятся черви и она погибает. В тот же день Пруден сказал Нини, что кроты роют в его огороде и портят белую свеклу да картошку. Под вечер Нини спустился к речке и целый час занимался тем, что рыл в земле узкие отверстия, добираясь до кротовьих ходов. Дедушка Роман когда-то говорил ему, что, если в кротовьих ходах начинается сквозняк, на крота нападает насморк, и он с зарей выходит из норы засыпать дыры. Трудился Нини не спеша, будто для развлечения, ориентирами служили ему разбросанные тут и там кучки рыхлой земли. Внезапно постаревшая Фа лежала в тени осоки и, часто дыша, смотрела, как он работает, а Лой, коричневый щенок, бегал по каменистой полосе у берега, гоняясь за ящерицами.

На следующий день, на святого Эразма и святую Бландину, мальчик еще до восхода солнца спустился опять в огород. Окутанные утренней дымкой холмы казались более далекими, на растениях блестела роса. С шумом взлетел у самой речки перепел, а сверчки и лягушки, громогласно возвещавшие наступление дня, затихали по мере того, как мальчик к ним приближался. Войдя в огород, Нини притаился на том его краю, что граничил с речкой, — не прошло и десяти минут, как глухой шум, похожий на возню кроликов в крольчатнике, известил о выходе крота. Крот двигался неуклюже, часто останавливался и наконец, как бы после раздумья, направился к одному из вырытых мальчиком отверстий и принялся засыпать его землей, которую подталкивал мордочкой. Заметив его, Лой, щенок, припал на передние лапы и яростно залаял, потом запрыгал, смешно изгибаясь, но мальчик, побранив, отогнал щенка, осторожно взял крота и положил в корзину. Меньше чем за час он поймал еще трех кротов, а когда над холмами забрезжило алое сияние зари и появились первые тени, мальчик выпрямился, вскинул, сонно потянувшись, тонкие руки и сказал собакам: «Пошли!» У подножья Пестрого Холма Хосе Луис, Альгвасил, удобрял пары, а немного ниже, на другом берегу речки, Антолиано старательно подвязывал стебли цикория и салата-латука. Из деревни доносился звон колокольчиков стада и недовольные, заспанные голоса эстремадурцев на подворье Богача.