Крысы - [30]

И мадам Фессар после минуты молчания, словно возвращаясь к прежним думам, говорит:

— А потом, что за таинственная смерть, из-за чего все-таки он повесился?..

— При таком племяннике ему, может быть, и не оставалось ничего другого.

И мадам Руссен, приняв важный вид, говорит торжественным тоном, будто разоблачает государственную тайну:

— В высших сферах убеждены, что старого графа довело до самоубийства поведение племянника. Знаете, эти протестанты…

— Я того же мнения, мадам; молодой человек плохо кончит, он не признает ни законов, ни моральных устоев. Прилип к своей вышивальщице…

Леони раскраснелась, глаза горят, ее снедает зависть к Франсуазе, — в глубине души она злится на нее с тех пор, как та отказалась от поездки в Париж с Полем. У самой за душой ни гроша, а мечтает о вечной любви. От этих мыслей она становится пунцовой.

— Бог покарает ее, Леони, ибо за безнравственные поступки всегда расплачиваются, особенно принимая во внимание, что молодой Сардер моральный преступник…

На часах церкви Сен-Нисэз бьет четверть шестого.

— Я запаздываю, Леони, до скорого свидания.

Пожав крепче обычного руку супруги Фессар, мадам Руссен уходит, тяжело ступая по тротуару, в последний раз поворачивает голову, увенчанную шляпой с большими лиловыми цветами. «Главное, чтобы она уехала из нашего города».

Леони глядит на широкие плечи, которые исчезают за углом. Последнее, что она видит, — это хвост темно-зеленого платья.

Особняк Сардеров закрывает горизонт.

Теперь, когда дама из общества уже далеко отошла от лавки, жена столяра спускается по лестнице, пробирается между нагроможденными досками, переходит через улицу, и в тот момент, когда мадам Фессар снова овладевает беспокойство, она берет ее за руку и, захлебываясь, лепечет:

— Каких ты шикарных гостей принимаешь, Леони.

Ах, и не говори, опять я взялась оказать ей услугу… — И со вздохом прибавляет: Взялась охотно. 

Леони, которой хотелось побыть одной, теперь боится одиночества, мысли теснятся у нее в голове, ей хочется разобраться в их путанице, которая действует ей на нервы, и она чувствует, что с ее губ готовы сорваться признания. Но ока не уверена в скромности жены столяра, она знает, что у той злой язык, и что, несмотря на приветливые улыбки, она не прочь позлословить на счет ближнего. Хотя ей самой-то особенно кичиться нечем: муж женился на ней, когда она была продавщицей в «Новостях сезона» и гроша не имела; теперь у нее на языке только и есть, что прогулки, которые она совершает на автомобиле. Мадам Фессар возбуждена и не слушает рассказа о последней ссоре мясника с женой, и вдруг, мигом представив себе, как соседка две ночи бодрствовала над ее покойным отцом, будто это свидетельствует о прочной дружбе, дающей возможность понять тревогу заботливой матери, она спрашивает:

— Есть у тебя минутка, Марта?

— Да, суп уже варится.

— Тогда зайдем. Мне надо тебе кое-что сказать.

Обе женщины, — сухонькая впереди, толстая, одутловатая, в шлепанцах, за ней, — проходят через лавку, где девочка-ученица все еще вшивает подкладку, время от времени подымая от работы — утомленные глаза, так как за прилавком темно.

В кухне открыто одно окно. Кирпичная оштукатуренная стена, замшелая и неровная, окружает узкий, как колодец, двор, однообразие которого нарушается только бахромой коврика, спущенного из чердачного окна соседних меблированных комнат.

Супруга столяра сидит в плетеном кресле, она положила чистую, слегка опухшую от подагры руку на книгу, которую вчера оставил на столе около коробки с иголками мосье Фессар. Леони берет один из четырех стульев, пододвигает его к столику, где лежит книга, и живо, как насторожившаяся мышь, присаживается на кончик.

Марта опирается толстыми локтями на ручки кресла, розовую блузку распирает от массы стянутых телес, и кажется, будто на кресле — подушки из жира, обернутые материей.

Рыжая голова, вздернутый носик, посаженный между двумя круглыми щеками, в тени. Груди покоятся на солидном, подпирающем их животе, а внушительные ноги, обтянутые тонкими чулками, расставлены и приподымают пестрое вуалевое платье.

— Я хочу тебе сообщить одну вещь, но, обещай, что все останется между нами.

— Обещаю, Леони.

Внушительная грудь вздымается и опускается; в учащенном дыхании — напряженное внимание.

— Мой Анри, мой сын, — знаешь, что он задумал?

— Нет! — с силой вырывается у Марты из уст, хотя она уже слышала эту историю.

— Нет, — повторяет мадам Фессар, — ты не знаешь? Так, представь себе, он задумал жениться на служанке из пивной Фернандо, знаешь — этого испанца.

— На служанке из пивной? Да он с ума сошел, у нее нет ни гроша, а потом, знаешь, насчет добродетели… гм… гм!..

Толстая Марта покашливает.

К мадам Фессар вернулись свойственная ей самоуверенность и обычное возбуждение. На минуту мелькает мысль, что сын мог бы быть счастлив с этой чрезвычайно кроткой девушкой; но все же она не может допустить, чтобы ее Анри, служащий крупного гаража и не сегодня — завтра заведующий гаражом, женился на бесприданнице. А потом та уже кое) с кем путалась. Воспоминания о любовнике, о том, что она наставляет рога мужу, не настраивают ее на снисходительность. Ее тревожит, как бы сын всеми уважаемого владельца магазина не женился на девушке из пивной, особенно если у той нет приданого.