Крыши Тегерана - [49]

Он снова оглядел комнату, и все принялись вежливо кивать, настаивая, чтобы мы провели ночь в доме мэра.

Я сказал ему, что мы сможем обсудить это предложение после того, как разрешим проблемы этого человека. Я спросил, кто обвинял его во взяточничестве и есть ли среди нас этот человек.

Поднялся помощник мэра и сказал, что он — обвинитель и что он видел, как обвиняемый брал взятку от его тестя.

Я спросил его, присутствовал ли он при передаче взятки. Он ответил, что видел это собственными глазами.

Я велел ему внимательно посмотреть на обвиняемого, господина Шахеда, и сказать, что он точно видел, как тот берет взятку от его тестя. Обвинитель подошел к Садеги и внимательно посмотрел на него. Несколько человек, заглядывающих в окна, закричали:

— Это он, это он! Скажите достопочтенному господину инженеру, что это тот самый человек, скажите ему, скажите!

Мужчина еще несколько мгновений смотрел на Садеги, потом повернулся ко мне и сказал, что уверен — арестован виновный. Он вместе с обвиняемым как-то даже курил у ручья, протекающего через деревню, и именно там обвиняемый сказал ему, что собирается потратить деньги на новую машину. Затем обвинитель выпятил грудь и стал хвастать, что узнал бы этого вора с закрытыми глазами.

— Зачем ты лжешь, приятель? — спросил Садеги.

— Я не лгу, — огрызнулся обвинитель. — Это ты презренный лжец!

— Вы когда-нибудь видели его до этого дня? — спросил я.

— Нет, — ответил «обвиняемый».

Мэр взглянул на меня и приглушенным голосом сказал, что слышал, будто обвиняемый пытался впутать родственников его императорского величества в дело, связанное с вырубкой леса. Он добавил, что у этого человека нет стыда и что его надо посадить за решетку до конца жизни.

Двое-трое наблюдателей закричали:

— В тюрьму его, в тюрьму до конца дней!

— Где ваш тесть? — спросил я обвинителя.

— Жандармы посадили его в тюрьму, — сказал обвинитель. — Он отрицает, что давал взятку.

— Он богат? — спросил я.

— Он владелец дома, живет один. Полагаю, нам с женой придется въехать туда, чтобы защитить собственность, пока он не выплатит свой долг обществу. Он стар, ваша честь, и сомневаюсь, что он выйдет из тюрьмы живым. Какой позор, позор.

Садеги, казалось, был заворожен разворачивающимися событиями. Невиновный человек очутился в тюрьме из-за жадности этого отвратительного типа и бесстыдных попыток мэра выгородить его. Я спросил Садеги, довольно ли ему увиденного. Совершенно ошарашенный, он лишь покачал головой.

Глубоко вздохнув, мой отец умолкает. Потом берет другую сигарету. Я хватаю с приборного щитка зажигалку и подношу ему огонь. Отец похлопывает меня по руке и улыбается, одобряя мой почтительный жест. По серьезному выражению лица Ахмеда можно догадаться, что тот понял мудрость отцовской истории.

— Этот мир несправедлив, — шепчет отец, — а в нашей стране, к несчастью, быть обвиненным — то же самое, что быть виноватым. Мне повезло встретиться с человеком, который вопреки своему отношению к режиму, по крайней мере, был готов меня выслушать. Не всем так везет. Жизнь не всегда бывает к нам справедлива. Ребята, вы теперь будете об этом помнить, правда?

— Что случилось потом, папа? — спросил я.

Мне хотелось обнять его.

— Я встал и попросил обвинителя подойти ко мне. Когда он приблизился, я со всей силы врезал ему.

Я чувствую, как по жилам у меня струится горячая кровь, а глаза сверкают от счастья и гордости. Я радостно смеюсь. Мой отец — самый мудрый из известных мне людей. Меня восхищает, как ненавязчиво он предупредил нас об опасностях конфликта с правительством и его агентами, не упоминая даже имени Доктора. Таковы иранцы — мастера иносказания, иногда недоступного пониманию неискушенного слушателя. Фактам редко придается значение. В ткань наших рассуждений всегда вплетаются смысл и идеи.

«В каждом узелке персидского ковра заключается послание рук, терпеливо водящих иголкой с ниткой», — услышал я как-то слова отца.

Зима 1974-го. Психиатрическая клиника «Рузбех», Тегеран

Я просыпаюсь рано утром, чувствуя беспокойство и замешательство вместо уютного кокона, который всегда образуется вокруг меня после приема таблеток.

— Яблочное Лицо, Яблочное Лицо! — кричу я.

Входит молодая медсестра.

— Где Яблочное Лицо?

— Она дома, спит. Не волнуйся, ладно? Ты всех разбудишь.

В одной руке у нее стакан воды, в другой пилюля. Она заталкивает ее мне в рот и подносит стакан. Я выплевываю таблетку и ору, что мне нужна Яблочное Лицо. На шум в палату прибегают еще две медсестры. Я возбужден, меня мучает непонятная боль. Медсестры пытаются удержать меня, в палату входит мужчина в белой униформе. Через несколько секунд я чувствую укол в руку.

Когда я открываю глаза, то вижу Яблочное Лицо.

— Ты скучал без меня? — спрашивает она.

— Что со мной не так? — говорю я.

— Ничего такого, что нельзя вылечить. Просто нужно время.

— Я хочу есть.

Она поспешно выходит из палаты и возвращается с подносом еды. Я откусываю пару кусков, но больше не могу. Она помогает мне сесть в кресло на колесах и везет в большую комнату на первом этаже. Я впервые осознаю, что нахожусь в психиатрической больнице. Я вижу людей, бесцельно прохаживающихся взад-вперед по коридорам. Некоторые смотрят на меня, другие проходят мимо, словно парят в ином измерении. Два медбрата усаживают молодого человека в кресло вроде моего. Он обнажает зубы в какой-то неживой улыбке. Что я делаю в клинике для душевнобольных? Всю жизнь мне советовали избегать сумасшедших, и вот теперь я живу среди них. Яблочное Лицо подкатывает мое кресло к окну и садится на стул рядом со мной.