Крыса в чужом подвале - [37]

− Придется потерпеть бьянка. Если хотите я дам бханг.

− Нет, − отклонила Кайрин. От снадобья потом долго отходят. И выглядят как полные идиоты, улыбаются на каждый чих.

На работу потрачен час. Старик менял спицы, вдевал в длинные хитрые игла тончайшие нити сделанные из жил новорожденного ягненка, вводил мази, делал промывания.

Завершив работу, он вытер пот.

− Вам нельзя быстро ходить и сидеть целый день, − предупредил он её, помогая одеться. − В следующий раз я не смогу помочь вам, бьянка, − поймав на себе грозный взгляд Кайрин, поспешно отвернулся.

− Следующего раза не будет.

После того как Кайрин оделась, поднялись наверх. Девушка отдала ему тугой кошель. Тот с поклоном принял и несмело произнес.

− Бьянка, мне нужна одна книга.

− Какая?

− Splendor Solis Соломона Трисмозина, − тихим голосом сказал старик. − Она есть в императорской библиотеке.

Книга ему действительно нужна. Но если знать что это за книга...

− Где именно?

− В личном хранилище покойного императора.

− Она запрещена?

− Да, бьянка. Её содержание считается ересью и волхвами и священниками.

− Если и смогу достать, то не скоро.

− Я подожду, бьянка, − благодарно поклонился старик.

Кайрин посмотрела через окно. Девочка приблизила яблоко к лицу. Что-то высмотрела на красной восковой кожице и лизнула. Губы девочки растянулись в подобие собачьего оскала.

− Она довольна твоему подарку, бьянка, − произнес с нескрываемой печалью старик.

Под светом небес только Кайрин и старик знали, девочка мертва уже как два года. Воистину Джэлех хороший алхимик. Жаль, что его самого сожгли. Год назад.

6.

Семь дней трудов положил Создатель на мир наш. И небо дневное и ночное создал, и светила большие и малые зажег; моря-океаны бескрайние разлил и реками их связал; твердь горную поднял льдом и снегом укутал, и твердь плоскую выровнял, цветами и садами убрал, людям отдал. Во благо сие! Во благо! Однако, на то выходит и Украйные дебри, край заповедный и малохоженый, и Воронья топь, место гиблое и дикое, творенья его. Дебри велики и топь не мала. От Забытой пади до Игольчатых гор тянется. Вот от пади и до гор ни зверью, ни птице приюта нет. Человеку только.

Замок Морт, не замок уже трухлявость, стоит на самом краю топи. Черные, во множестве мест покрытые давним мхом стены, вырастают прямо из болотной жижи. Две огромные башни сдвинуты, охранять низкие ворота. Всадник проедет и только. Штандарт придется наклонить. Может хитрость такая, может ошибка строителя, может необходимость прежних времен, когда кровь по землям Вальдии лилась не ручьями − потоками. Две угловые башни чуть впереди, обступают и прикрывают надвратные с флангов. Левую, от въезжающего, любовно величают Толстуха, ибо построена она несоразмерно объемной и наверху у нее площадка для баллисты. Правую, она почти к надвратным прилипла, куртина* в сорок шагов всего, кличут Гнездом. Она повыше остальных, почти вровень с донжоном. В Гнезде два спрингалда* о десяти стрел в каждом.

В пяти шагах от стены выкопан ров, где колышется бурая маслянистая жижа, источающая испарения. Туман низко клубится, растекается по сторонам, лезет на край рва, уползает в лес, карабкается по стенам. При безветрии поднимается в рост человека, а то и до галереи с машикулями достает. В иные дни, пробирается в ворота. Издали глянешь - течет в замок сказочная молочная река. Но, то издали, а вблизи сказка заканчивалась. Въедешь в замок и вовсе расстроишься. Замковая площадь сплошь месиво грязи.

Вдоль стен, от угловой башни, от Гнезда к донжону, идут хозяйственные клетушки. В курятнике день и ночь не смолкает куриное квохтанье и горластое петушиное пение, в овчарне блеют овцы, половину прежнего их осталось, вояк кормить надобно. Лавочка сапожника, почти всегда закрыта. Остарел Клоян, а учеников нет. Была дочка, да из девки какой помощник. За сапожником живет скорняк. Хороший, путевый мастер, да спился. Уж и ведения ему от пьянки и голоса, а все неймется. Последнюю рубаху пропил. У кого дела идут так это у травника. Немочь какая − сразу к нему. От кашля, от лихорадки, от сыпи, от иной болезни всяких травок у него насушено и припасено. Сказывают и приворотные зелья готовит. Но кто ж его осудит? Попы разве? За травником скотные сараи. Живности впрок нагнали. Сенца с соломой заготовили. Тут же под рогожами от непогоды спрятаны гурты свеклы, капусты, картошки. Далее казарма с кухней. Под кухней подвалы с запасами для воинства внизу. Не сказать что полны, но на такую войну хватит. Казармы строили давно, обветшали. Ремонтировали тоже не в вчера. Черепичная крыша частично заменена соломой и деревянной дранкой. Дальше угловая башня − донжон. Здание сравнительно ухоженное. Второй этаж в лепнине изъеденной дождями и ветром, в окна вставлены рамы, где со слюдой, а где и со стеклом. Третий этаж выделялся особо. И камень другой на строительство пошел, и кладка другая, и окна шире и светлей. Четвертый, верхний этаж, частью под крышей частью смотровая площадка. На площадке тусклой латуни гонг. Гонг старый, подернут зеленью плен. К донжону прилепился длинный дом, для челяди, кладовых и хранилищ. Там где должна возвышаться еще одна угловая башня, вопреки правилам фортификации устроена церковь, беленькая, опрятная. Попы они своего блюдут. Пусть весь мир в грязи по пуп, а у них чин и порядок. Звонницу церковную облепили химеры - клыкастые каменные твари. Одно не понятно, зачем звонница если колокола на ней нет. Вместо колокола подвешен на толстой конопляной веревке симантр. Ударят - дзынкнет коротко и смолкнет. У церкви что-то вроде сада. Деревца, аллейка, куб фамильного склепа фрайхов Бортэ. Жилище поповское при церкви стоит. Домик под свинцовой крышей, но не из кирпича, а сруб положен. Зимой теплей и от сырости защита. В соседях у попа оружейник. У хибары, под навесом, кузня и кучи угля. Все как полагается. Далее, до самой Толстухи, опять постройки. Склады, запасники, конюшня. Раньше пока фрайх жив был и псарню держали. Уважал он на вепря хаживать. А как сгинул через ту охоту, так его супруга псов приказала в Вороновой топи утопить. Всех. Щенков и матерых.