Крылья земли - [78]

Перед самым отъездом, ранним утром, он пошел в последний раз посмотреть на море — оно показалось ему лучше, чем когда-либо: ранним утром оно дышало особенной свежестью и казалось бирюзовым. Оно снова было спокойно и уверено в себе. Чуть заметные волны шли под легким дуновением ветра. Их было много, и они всегда двигались все сразу в одном направлении, — как большой народ, который идет вместе. В этом была их сила — итти вместе. И Северцев все стоял и смотрел на море, чувствуя, как все вокруг наполняется свежестью и все становится просто и ясно.

МИРНЫЕ ДНИ

Уже второй день большое шоссе лежало перед нами. Собираясь в отпуск на юг, мы с Ильей Ильичем, соседом моим по квартире, надумали поехать вместе. У Ильи Ильича была своя машина. На полпути он решил заглянуть хоть на час к родственнику: они не виделись давно, а проезжать было мимо; и мы свернули с шоссе и вскоре прибыли в небольшой поселок в зеленой канве черешневых садов и тополей. Родственник Ильи Ильича встретил нас шумно, по-русски весело; через полчаса мы уже отмылись от дорожной пыли и сидели за столом в чистой беленой комнате с окнами, завешенными прохладной тенью высокой черемухи. Степан Фомич, наш хозяин, оказался большим любителем привольной жизни охотника и рыболова: он показывал нам свои двуствольные ружья, птичьи чучела, шкурки лисиц и зайцев — память прошлого зимнего сезона. За обедом нас угостили необыкновенной настойкой — спирт на черной смородине и на какой-то таинственной траве, благодаря которой настойка хранила тонкий запах цветущего луга.

После обеда мы выехали на рыбную ловлю. Ехать надо было около двух часов по тряской проселочной дороге, и мы оставили свой «Москвич» и сели в машину Степана Фомича. Это был привычный к проселкам экипаж с фанерной кабиной — из тех, что называют «козел». Машина быстро выбралась на шоссе и вскоре снова свернула на проселок. Мы увидели вдали большое село, лежащее на холмах, освещенных желтым светом вечернего солнца. Проселок изгибался и падал в ухабах, и наш «козел», рыча на подъемах, неистово скрипя фанерной кабиной, лез, качаясь как на волнах, по заметенному горячей летней пылью проселку; в кабине пахло разогретым бензином, но под приоткрытое ветровое стекло встречный воздух вносил запах земли и разомлевших под дневным зноем трав.

Жаркий день стал клониться к вечеру. Нас охватило ленивое чувство беззаботного отдыха: не хотелось думать, спрашивать о чем-либо, а только молча смотреть на холмы, облитые желтеющим светом вечернего солнца, на село, куда мы уже спускались по крутому косогору, на луговые цветы и травы, пестревшие по откосам и обочинам проселка. Степан Фомич сидел рядом с шофером. На нем была старая лётная куртка из кожи, фуражка с выцветшим голубым околышем, употреблявшаяся, очевидно, только для рыбной ловли. Поверх крутого его плеча уже были ясно видны белые с красными крышами домики, живописные купы деревьев, многочисленные извилистые проулки села, куда мы въезжали. Шофер, угловатый и белобрысый парень, откинул фанерную дверку, чтобы стало прохладней в машине, и эта дверка моталась и скрипела на поворотах. С нами сидел в машине еще один паренек в выгоревшей гимнастерке; как выяснилось, был он тоже большой любитель и знаток рыбной ловли.

Миновали дощатый мостик над маленькой речкой, стали проезжать по селу. В дороге не было ничего особенного, обычная деревенская местность, но почему-то нам все время было хорошо; особенно хорошо стало, когда за селом выехали на большое открытое поле, где распахнулись вдруг впереди просторы. Свежий ветер потянул в машину. Дорога как-то сама манила вдаль, за горизонт, где еще на много тысяч километров вперед бесконечная лежала перед нами Россия. В вечернем воздухе издалека было слышно, как тарахтит трактор.

Солнце спускалось к лесу, и теперь не было жарко. Лес чернел уже вдали, мы свернули с дороги и поехали к нему прямо по траве. Вскоре у леса блеснула большая река. Машина полезла по косогору, потом вниз и остановилась у камышей. Мотор стих, и сразу нас охватила сонная вечерняя тишина.

Мы вышли из машины, разминая ноги, расправляя уставшие в тряской дороге мускулы.

— Лазыкин! — сказал в этой тишине Степан Фомич приехавшему с нами пареньку. — Как думаешь, где лучше сеть поставим?

— Вот лучше бы здесь, Степан Фомич, — сказал уверенно, как знаток, Лазыкин. — А то я вам говорил еще в прошлый раз, что надо чуть дальше от камышей, больше бы рыбы взяли. Уж вы меня не учите, я это место знаю.

Шофер, носивший хорошую фамилию Поддубный, в это время поднял капот и посмотрел в мотор, потом на колеса.

— Все еще ходит машина, — сообщил он сам себе с удивлением.

— Смотри, чтоб обратно доехали! — погрозил ему пальцем Степан Фомич.

Мы стояли на прибрежной поляне, и кругом виднелся лес, волнами вздымавшийся по неровностям местности. Села не было видно, оно скрылось за лесом; крутой берег напротив был весь покрыт заповедным лесом, взбиравшимся по склону. Ближний берег реки тоже был закрыт кустами, а мы стояли перед заводью, маленьким сонным озерком, притаившимся в камышах. В его воде, неподвижной и светлосерой, как олово, отражалась среди камышей оранжево-огненная дорожка от лучей солнца, спускавшегося за лес. Здесь было так тихо, как будто мы на тысячи верст или на тысячи лет вдруг удалились от мира. Только вечное солнце оранжевыми бликами тихо скользило по верхушкам дальних деревьев.