Крылья земли - [6]

— Вы мне одно только слово дайте. В том, что когда научитесь, не забудете нас, стариков, которые с вами тут первыми мучились… А то выйдете сами в генералы и не вспомните небось. Как разлетитесь, так ищи ветра в поле.

— Николай Семенович!

— Вас еще много будут учить летать, а вот самому главному я вас тут первый учу. Главное — это отношение к делу. Серьезное должно быть отношение.

— Я это запомню, — сказал Костров.

— Вот посмотрите на эту фотографию. Я вам сейчас скажу, что такое взлет. Парень, который здесь снят, был очень хороший летчик, мой друг. Он сейчас жив, но я говорю «был». Он уже не летчик. Он служит в аэропорту и нам всем завидует. Летать он не может, у него ноги переломаны. А дело было простое. Очень он все торопился, горячая была голова. Поэтому взял лишний бензин, вопреки строгому правилу перегрузил машину. А ночью был снег, и дорожку не укатали. Нельзя еще было взлетать. Он показал в порту всякие срочные приказы, потребовал, чтобы его выпустили. Про лишний бензин никто не знал, его выпустили на дорожку. Стал он взлетать — и не мог поднять машину. Руководитель полетов сказал по командной радиостанции: «Прекратите взлет», — а он будто не слышит, упрямство его заело: как это так, я не взлечу… Оторвался он одним колесом, потом оторвал другое. Успел показать высший класс. Машина поднялась, а скорости не набрала, упала и перевернулась через крыло. Два месяца лежал в больнице, потом пошел под суд.

— Николай Семенович, а можно вас спросить про песню? — неожиданно спросил Костров.

— Про какую песню?

— Что вы все одну песню поете?

— А-а… Это отец мой бывало пел, когда из ссылки вернулся. Давно это было, еще задолго до революции. Теперь вам все понятно?

— Все.

— Что же самое главное?

— Самое главное — это когда скажут: «Станьте в строй!» — стать в строй и стоять в нем как надо. И помнить, что всегда стоишь в строю.

— Правильно. Кто знает, может быть, и вам скоро придется всем быть в строю…

— Разрешите итти?

— Идите.

Костров вышел.

…Прошло много лет. Началась и кончилась война, Степанов давно уже ушел из аэроклуба на фронт; а потом из армии, после войны, — работать на почтовом самолете на дальней и опасной трассе… Однажды он получил из Москвы письмо и вместе с ним фотокарточку. Разглядев ее и прочитав письмо, он, кряхтя, выдвинул из-под своей кровати сундук и достал оттуда планшет с другими фотоснимками. Там же были спрятаны газеты, в которых было описано все, что сделал Герой Советского Союза Костров на фронте.

— Вот ведь как, — сказал Степанов, убирая карточку в планшет. — Нашел меня в моем захолустье. В Москву зовет или сюда прилетит, увидеться хочет.

С этими словами суровый человек медленно достал большой белый платок и вытер глаза. Потом он сердито оглянулся, хотя в комнате никого не было, — он очень дорожил своей репутацией человека без нервов.

КОГДА НЕТ ПОГОДЫ

I

Три дня шел дождь, три дня не было погоды, и мы застряли на небольшом аэродроме в степи и сидели в бараке и думали, что конца этому не будет. Я такого дождя больше не помню: три дня на землю лило как из насоса, откуда только качали; облака были низкие, и небо было сплошь закрыто, и земля скоро раскисла, взлететь было немыслимо. Место было глухое, аэродром маленький, он был построен в степи временно для какой-то научной экспедиции, и обычно мы сюда не садились, но в этот раз нас всех загнала сюда погода. В степи под дождем, кроме нашего барака, были только самолеты, укрытые брезентом, да еще домик, где жили люди, обслуживающие аэродром, — из этого домика нам стали таскать в бачке еду, когда дело затянулось. И больше не было ничего, выйти было нельзя, и делать тут было совершенно нечего.

Народ в бараке был разный, все, кому пришлось тут застрять; кроме моего экипажа, были двое еще с одной транспортной машины, один почтарь с «По-2», один с санитарного самолета (мы его звали доктором) и еще был военный летчик, — он перегонял куда-то на завод истребитель, — и ему тоже тут ждать пришлось. Всего нас было девять человек, и все мы друг друга знали, потому что встречались на линии; не знали только молодого парня с истребителя. Я тогда работал на дальней линии, и когда после приходилось лететь над этим бараком, так каждый раз плюнуть хочется, как вспомнишь, что мы тут сидели три дня, а дождь все стучал по крыше, и барак этот как будто уже поплыл куда-то в подводное царство.

Как только мы засели в барак, вошел парень с аэродрома в мокром плаще из клеенки и сказал, что погоды скоро не будет. Сам начальник площадки простудился и был болен и присылал к нам этого парня.

— Садись, ребята, отдыхать на курорте, — сказал Никишин, мой бортрадист, — а кто хочет, может и выспаться вперед за сутки.

Тут он сам достал книжку и стал читать, но с книжкой этой ему не повезло: это была «Королева Марго», она такая занимательная и читается быстро; он ее прочел в первый день, и в остальные дни ему пришлось ее же читать все время, а больше уже ничего не было.

Спать лег только один из нас, Чивилихин, из нашего экипажа, а четверо — так как даже шахмат здесь не было — стали играть в карты. Хорошо, что хоть карты здесь нашлись. Играть сели Куркин (мой бортмеханик), «доктор» с санитарного самолета, я и еще пилот с транспортной машины. В бараке были нары вдоль стен и стол из досок, и тусклый свет проходил едва сквозь мокрые окна, и больше ничего не было.