Крылья земли - [29]

В этот субботний день, когда у него тоже не должно быть никакого особенного дела, — он сам ей сказал об этом и собирался прийти пораньше — она могла позволить себе отдохнуть. Она представила себе, что он скажет, когда увидит ее подарок. Она привезет сегодня домой цветок Катлеи — один из первых, которые распустились после шести лет ее непрерывной работы.

Если бы кто-нибудь увидел Катлею раньше, чем она расцвела, то, наверное, прошел бы мимо. Самое трудное было сохранить ее в раннем возрасте. Сначала семена высадили в питательную среду в небольшой пробирке, — необычайно кропотливая работа, требующая соблюдения стерильности больше, чем при операции человека. Катлея была так прихотлива и нежна и требовала столько труда, что можно было подумать, как будто редкий цветок сам знал себе цену. Целый год семена прорастали в пробирках, пока не показались ярко-зеленые ростки величиной в спичечную головку, чуть похожие на кружева; они были такие слабые и беспомощные, что страшно было около них дышать. Когда они немного подросли, их бережно высадили в горшок — но не в землю, а на мертвые корни папоротника асмунда, похожие на черную паутину, — только на них могли расти Катлеи. Прошло еще три года, прежде чем они превратились в растение, равное по величине комнатному, с длинными глянцевитыми листьями, немного напоминавшими фикус. И только на шестой год на невзрачном стебле развернулся удивительный цветок. Цветок Катлеи, срезав со стебля, Нина Павловна завернула в бумагу — это был один из лучших ее питомцев, которые почти все различались тонкими переходами окраски и формы.

В метро было жарко и было много народу, так что все время приходилось беречь цветок; глядя на него, она думала о том, что скоро добьется распространения Катлеи. Разработанная сотрудниками их института маленькая домашняя тепличка будет стоить не дороже приемника, а держать ее так же просто, как аквариум. Люди должны научиться жить красиво.

Дома она поставила цветок так, чтобы муж увидел его не сразу, а только войдя уже из передней. Потом она пошла на рынок. Она принесла свежие огурцы и сделала салат, какой он любит. Вино они купили заранее.

Она расставила на столе тарелки и приготовила все как можно лучше. После этого ей осталось только ждать. Очевидно, ему не удалось уехать с работы раньше времени, и он придет в шесть часов. Он работал за городом, и ехать оттуда далеко.

В половине седьмого она начала сердиться на то, что он не сумел договориться и уехать раньше в такой день. После семи часов она почувствовала, как вдруг сразу растет в ней знакомое до усталости чувство непобедимой тревоги, похожее на тошноту. Она и раньше заметила, как оно шевельнулось в ней, но долгой привычкой сдерживаться не дала ему волю. Теперь оно росло, как поток дождя во время грозы, все больше заливая все вокруг. Она сама себе говорила, что ничего еще нет особенного, что надо еще подождать, и сама себе отвечала, что он не мог забыть, какой у них сегодня день и не мог задержаться и не позвонить. Значит, в этот раз действительно что-то случилось. Так прошло время до девяти часов, когда стало ясно, что, наконец, что-то все-таки случилось с ним, — он не мог работать так поздно, скоро уже начнет темнеть. И сколько она ни волновалась за него прежде, так еще ни разу не было. Ей было особенно страшно думать о том, что могло случиться несчастье именно в этот день, когда его меньше всего ждали.

Она позвонила к нему на работу, и диспетчер ответил ей очень странно, что Корнев работает. Голос у диспетчера был очень неуверенный, и она хорошо знала, что в это время уже никто не работает там у них. «Почему они не говорят сразу? — думала она, больше не в силах заглушить свое отчаяние. — Может быть, я сейчас ему нужна, может быть, он еще жив и мне надо ехать к нему…»

Ей хотелось взять с буфета маленький, но беспощадный будильник и бросить его в стену за то, что он показывал уже десять часов. За окном начало темнеть. Если так пойдет дальше и настанет ночь, а он не приедет, то эта ночь станет тоскливой и безнадежной, и совершенна невыносимо то, что они ничего не хотят сказать ей сразу. Случилось что-то страшное, иначе бы ей сказали.

Она стояла неподвижно у окна, глядя, как начинает темнеть, глядя на улицу, где могла его сразу увидеть, если бы он вернулся. Она стояла, взявшись руками за занавеску и прикусив губы, потому что он не позволял ей плакать и волноваться; а она все равно иногда плакала, потому что не могла себе представить, как может что-либо продолжаться в жизни, если его не будет. Она чувствовала, как слезы капают на занавеску, и не понимала, зачем она старается их удержать, — ведь, может быть, его уже больше нет и ей теперь можно плакать.

И она все время видела перед собой на столе цветок Катлеи, раскинувший лопасти, похожие на винт, — такие хрупкие и ненадежные лопасти. В начале одиннадцатого ей стало казаться, что откуда-то издалека звучит странная музыка, похожая отчасти на то, что передают по радио, когда умер очень известный человек, а отчасти на резкий стонущий свист. И все время она видела перед собой один и тот же цветок Катлеи.