Крылья земли - [11]

— Что, опять хорошей погоды не будет? — спросил Чивилихин у парня с аэродрома, когда тот подошел.

— Будет, будет, — отвечал, улыбаясь, парень. — Здесь хорошая погода чаще, чем плохая. Теперь все будет!

— Смотри, Куркин, с тебя мексиканский вулкан причитается, вот Степанов свидетель (Степанов — это была фамилия нашего Моркваши), — говорил пилот с транспортной машины моему бортмеханику.

— К чорту вулкан… — сказал Куркин. Ребята все торопились и работали как заводные. Всем хотелось скорей уйти отсюда.

А все-таки такое это дело тогда скучное было, что вот до сих пор никак не забуду, как нас на три дня прижало погодой… И как мы сидели там в степи, в бараке, под дождем, пока не обалдели совсем, потому что у каждого было срочное дело; а мы все сидели, и штурман ругался с Моркваши, истребитель стругал свои палки, Никишин вверх ногами читал «Королеву Марго», Чивилихин все спал, а мы все резались в карты, и Куркин проиграл триллион, а дождь все стучал по крыше, и в дверь заглядывал парень в плаще и говорил, что погоды не будет… Ну, и тоска была!

После уже я узнал, почему этот штурман все бубнил про моржовую кость; мы с ним встретились потом, и он мне все-таки рассказал. Он и тогда хотел нам про это дело рассказать, но Моркваши все его перебивал, и он решил, что рассказывать не стоит. С ним на Севере действительно когда-то такая история была: вез он с фактории моржовую кость — обычное дело, — но в этот раз самолет загорелся в воздухе, и он выскочил с парашютом, а парашют не раскрылся, и он летел полторы тысячи метров без парашюта и жив остался только потому, что попал в глубокий снег. Об этом тогда в газетах писали. С тех пор он и мрачным стал. Здорово его все-таки трахнуло. Но вот ведь и жив едва остался, а не ушел из авиации, все летает, это уж как у нас заведено… Охоту ничем не отшибешь… Если уж не попал в какую-нибудь совсем безнадежную историю, то так и летаешь до пенсии, если только дело это тебе действительно по душе…

Нам в это утро совсем уже было хорошо. Мы стали по очереди рулить на старт и пошли один за другим в воздух. Так и шли подряд, как на большом аэродроме, где большое движение, а стартер только флажком работал… И когда наша машина пошла, я подвел уже к взлету, нам дали старт, и она двинулась вперед по прямой все быстрей и быстрей; я легко ее поднял и чувствую, как ровно она идет в руках (хорошо заправлена и все выверено) — и тут мы сделали круг над бараком. Качнул я крылом, как полагается, и мы пошли вперед; а впереди голубое свободное небо тянулось далеко-далеко; и мы теперь, наконец, оказались на свободе. Ведь у нас тогда, как на грех, самое срочное задание было. Я тогда работал на спецзаданиях. Мы только что сказать об этом ребятам не имели права, а у самих на душе — ох, как погано было… Мы тогда правительственную срочную почту везли.

СКВОЗЬ СНЕГ

На речном пароходе мы долго плыли вдоль Жигулевских гор. Была осень; в такую погоду река, разлившаяся от дождей, выглядит хмуро и неприветливо. Вода не сверкает голубизной — вблизи она отливает тусклой чернью, вдали ржавым глинистым цветом сливается с кромкой берега. Течение Волги не кажется быстрым. Всю свою огромную силу река таит в глубине. Быстрота течения теряется в ее огромном пространстве, и на поверхности Волга несет лишь мелкие гребни волн, — несет лениво, словно нехотя. Она похожа на сонного великана. В туманном просеве мелкого дождя перед пароходом встают Жигулевские горы. Они не высоки, но в плохую погоду кажутся дикими и угрюмыми, круто спадают они к реке своими изогнутыми хребтами — темнозелеными там вверху, где хвойный лес, у подножья — желтеющими осенней листвой. Они как большие ископаемые чудовища, которые подползли сюда пить и жадно сторожат мутную осеннюю воду. На воду падал без перерыва мелкий осенний дождь.

Не зная, что делать от скуки, я бродил по палубе парохода. Пассажиров было мало. В общей каюте третьего класса два отпускных солдата с утра играли в шашки. Остальные пассажиры спали, лежа на желтых деревянных лавках, таких же, как полки в жестком вагоне поезда. В каютах второго класса было всего несколько пассажиров: пожилая учительница с дочкой, возвращавшаяся из отпуска; бородатый человек, похожий на художника, но оказавшийся ветеринарным врачом; шестеро глухонемых с одним проводником — они ехали в Горький к какому-то врачу-специалисту. Разговаривать мне было не с кем. Я вышел на палубу, где ветер сеял мелкие брызги дождя, и стал ходить по ней; дальше от борта на палубе было сухо, и здесь все же было лучше, чем сидеть одному в пустой каюте.

Я увидел, что на палубе, у самого борта, стоит невысокий плотный человек в потертом кожаном пальто. Стоял он долго, дождь падал и на него, и на палубу, и на поручни, с которых все время стекали холодные капли, но он не обращал на это внимания. И тогда я невольно стал думать; кто он такой и почему стоит под дождем и почему смотрит на этот невеселый осенний берег.

Когда он обернулся, я увидел его лицо, как шрамом рассеченное черной полосой сросшихся бровей. Взгляд у него был тяжелый, но не враждебный.

— Дрянная погода. Пойдемте пиво пить, — сказал он мне, заметив, что я на него смотрю.