Крылья ужаса - [14]
Началась вечерняя прогулка.
Мефодий вел изворотливо, кривыми переулочками, то и дело приходилось пролезать в разные дыры в заборах. Петр поддерживал более чем нежную Люду. Мефодий тем временем разговаривал с Галей на своем языке.
— У домов нет теней, я знаю это, Галя, — причудливо-осторожно говорил он.
— Как это так, Фодя?
— Не те тени. Надо, чтобы тень была живая.
— Это которая от человеков?
— Угу.
— И что ты, Фодя, говорят, все с тенями знаешься! — вздохнула Галя, пролезая, толстенькая, сквозь дыру. — Нешто тебе людей не жалко, особенно баб?
— Как не жалко — жалко! — Мефодий хотел даже сделать свою безразличную гимнастику. — Но тень, тень она, Галя, особая стать. Вот кого хвалить надо.
— И много ты их захвалил?
— Людям что, Галя, люди они и так счастливые. А тени…!? И Мефодий шумно вздохнув, погрозил кому-то не то пальцем, не то кулаком — в пространство.
Быстро прошли последние проулки. Шепот из под углов сопровождал их.
Дыра в этом кладбищенском заборе действительно была, приметная, но вела она не на могилы, а в бесконечную зелень, кусты и деревья, которая скрывала могилы от посторонних глаз. Как только друзья подошли к дыре, из нее выскользнули две девочки-подружки, лет тринадцати, как раз с соседнего с домом номер восемь двора.
— Эх, вы сластены! — шикнул на них Мефодий.
— А что? — спросила Люда.
— Да за земляникой сюда ходют — объяснила Галя. — Кругом, за городом, не так далеко, полно земляники, и они сюда приладились: с могилок землянику рвать. Точно она поэтому слаще.
— Ого! — вспомнила Люда. — Как зовут девочек-то?
— Нина и Катя.
— Я знаю больше эту странную девочку Иру, с нашего двора.
— Как ее не знать такую. — Чуть вздрогнула Галя.
— Хорошо! — вдруг закричал Мефодий.
Друзья уже были на кладбище. Первые могилки на их пути расположились довольно хаотично, точно все перемешанные. Лишь цветы и надписи напоминали об уютстве. Но потом все стало более нормальным… Любимым занятием Люды в ранней юности было бродить по кладбищу и читать надписи на могилках, представляя себе жизнь ушедших. Но с некоторых времен все эти надписи для нее звучали как насмешка, как игра, как знаменитый балаган иллюзий, называемый жизнью или смертью — все равно. Но в душе оставалось все-таки желание ущипнуть иллюзию за хвост.
Поэтому она, не удержавшись, чуть-чуть, но добродушно, пошутила над чистенькой могилкой, за что была сурово осуждена более традиционно настроенным Петром.
— Хоть и хвост, а все-таки уважение надо иметь — поправил он ее.
— Какие там хвосты — спохватилась Галюша. — Настоящие чудовища порой тут шляются. Вы не смотрите, что могилки такие прибранные. Знаем мы этот порядочек!
Мефодий прыгнул куда-то в кусты, и моментально вынырнул оттуда. В руках он радостно держал две палки. Но глаз его, отключенный и занырливый, был обращен внутрь.
Прошла заблудившаяся группа пионеров с венком.
Мефодий подошел и прошептал что-то на ушко Гале.
— Фодя, гадалке показать нас хочет, неугомонный, — провозгласила Галя.
— Где ж тут на могилках гадалка?!
— Да Фодя говорит, одна гадалка здесь по ночам на могилы ходит и мертвым гадает — не то по костям, не то по траве на могиле, про судьбу их, тихих…
— Занятная старушка, должно быть — вставил Петр.
И Мефодий закружил их по всему кладбищу, от дерева к бревну, от могилы наискосок к могиле вкривь, между кустами — к своей неведомой цели.
«Могила без тени, Петрищева, сейчас, кажется», — бормотал он.
Люда чуть-чуть ушиблась о пенек и с нежностью подумала о боли — ведь все равно это мое бытие, мое ощущение…
Вдруг перед ними оказалась полянка, с почти уже сравненными с землей могилками, только кресты некоторые торчали из будто приглаженной земли. Но где-то в середине поляны под деревом, была еще живая могилка и около нее на бугорке сидела старушка, но очень невзрачная, хотя и с улыбчивым ртом.
— Анастасия Петровна! — прохрипел Мефодий. — Мы к вам!
Друзья, дивясь по особому, расселись вокруг старушки.
— Как это вы мертвым гадаете? — не удержалась Галюша.
— Не мертвым гадает она, а теням, — вздрогнул Мефодий, — но тем, которые из могилы выходят. Тем она и гадает, про их судьбу и про их странствие.
Старушка, чуть польщенная, даже разрумянилась от удовольства, и смотрела на всех изучающим, но чуть-чуть нездешним взглядом, правда, в строгости.
— Вы бы живым погадали, — усмехнулась Галя, пожав толстенькими плечиками.
— Чаво живым-то гадать, — прошамкала старушка. — Их судьба известная. Я сама живая, — добавила она смущенно, но все-таки как-то аппетитно.
Люда и Петр уселись сбоку от старушки, — и замерли. Мефодий сел прямо напротив Анастасии Петровны, как будто хотел играть с ней в домино…
Галюша присуседилась где-то между Людой и Мефодием, поближе к последнему.
— Фоде бы надо погадать… — высказалась она.
Старушка вдруг согласилась.
— Фоде можно — приветливо глядя на него, сказала бабка. — А ну-кась протяни обе руки, по-простому, по-людски.
Признаться никогда еще Люда не видывала такой странной руки, как у Мефодия.
— Кругов-то, кругов, — заохала бабка.
Действительно, все главные линии руки Мефодия, особенно на правой, закручивались какими-то невразумительными кружочками. Линия Судьбы, например, вместо того, чтобы подниматься к холму Сатурна вдруг завертывалась и чуть ли не возвращалась в то место откуда вышла. Особенно же причудливы были линии, обозначающие счастье, симпатии и любовь: то ли в них виделась звездность, то ли наоборот, полнейший беспорядок и скачок.
Смешные «спиртосодержащие» истории от профессионалов, любителей и жертв третьей русской беды. В сборник вошли рассказы Владимира Лорченкова, Юрия Мамлеева, Владимира Гуги, Андрея Мигачева, Глеба Сташкова, Натальи Рубановой, Ильи Веткина, Александра Егорова, Юлии Крешихиной, Александра Кудрявцева, Павла Рудича, Василия Трескова, Сергея Рябухина, Максима Малявина, Михаила Савинова, Андрея Бычкова и Дмитрия Горчева.
Комментарий автора к роману "Шатуны":Этот роман, написанный в далекие 60-ые годы, в годы метафизического отчаяния, может быть понят на двух уровнях. Первый уровень: эта книга описывает ад, причем современный ад, ад на планете Земля без всяких прикрас. Известный американский писатель, профессор Корнельского университета Джеймс МакКонки писал об этот романе: "…земля превратилась в ад без осознания людьми, что такая трансформация имела место".Второй уровень — изображение некоторых людей, которые хотят проникнуть в духовные сферы, куда человеку нет доступа, проникнуть в Великое Неизвестное.
Юрий Мамлеев — родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы.Сверхзадача метафизика — раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека.Самое афористичное определение прозы Мамлеева — Литература конца света.Жизнь довольно кошмарна: она коротка… Настоящая литература обладает эффектом катарсиса, ее исход таинственное очищение, даже если жизнь описана и ней как грязь.
Роман Юрия Мамлеева «После конца» – современная антиутопия, посвященная антропологической катастрофе, постигшей человечество будущего. Люди дружно мутируют в некий вид, уже не несущий человеческие черты.Все в этом фантастическом безумном мире доведено до абсурда, и как тень увеличивается от удаления света, так и его герои приобретают фантасмагорические черты. Несмотря на это, они, эти герои, очень живучи и, проникнув в сознание, там пускают корни и остаются жить, как символы и вехи, обозначающие Путеводные Знаки на дороге судьбы, опускающейся в бездну.
Юрий Мамлеев — родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы.Сверхзадача метафизика — раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека.Самое афористичное определение прозы Мамлеева — Литература конца света.Жизнь довольно кошмарна: она коротка… Настоящая литература обладает эффектом катарсиса, ее исход таинственное очищение, даже если жизнь описана в ней как грязь.
Сборник рассказов Ю.Мамлеева, сгруппированных по циклам.Юрий Мамлеев - родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы. Сверхзадача метафизика - раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека. Самое афористичное определение прозы Мамлеева - Литература конца света. Жизнь довольно кошмарна: она коротка... Настоящая литература обладает эффектом катарсиса, ее исход таинственное очищение, даже если жизнь описана в ней как грязь.
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.