В решении двух десятков юношей отправиться в Имянкалу выразилось как раз это вот несогласие минцев со своим предводителем. Не то что безропотно, а будто бы даже охотно выдав ни в чем не повинных егетов ханским армаям, Субай-турэ крепко царапнул по сердцу всех соплеменников. Молодые уже на йыйыне порывались кинуться на выручку сверстникам, но не успели стабуниться, слишком быстро все произошло. Горячие головы готовы были броситься вдогон за армаями, отбить у них своих товарищей, но старики отговорили: мол, нельзя этого делать, мол, напав на посланцев хана, навлечете на племя неисчислимые беды, лучше решить дело по-мирному.
Что ж, никто своему племени не враг. По-мирному, так по-мирному.
Ждали — поедет турэ к хану, но не дождались. И ничего другого не придумали горячие головы, как самим отправиться в Имянкалу. Было бы, конечно, лучше всего предпринять это дело с согласия старших, освятив его торжественным и яростным кличем племени. Но кличем распоряжается предводитель, он должен первым произнести священное слово «байхунгар» — тогда в едином порыве повторят его остальные.
Могла ли горстка егетов надеяться на то, что Субай-турэ раскроет рот ради них? Куда там! Лишь заикнись они о своем намерении — предводитель испуганно замахал бы руками: что вы, что вы! Или даже собрал бы обитателей становища и принародно запретил опасную затею. В общем, не было смысла обращаться к турэ.
Зато очень кстати подвернулся под руку смельчакам сын турэ, и клич прозвучал из его уст. Канзафар присвоил себе право распорядиться священным словом несколько преждевременно, но ведь все равно станет он главой племени, заменит отца, когда Субай-турэ одряхлеет, так что нет тут греха, решили смельчаки.
Итак, над землей минцев прозвучало:
— Байхунгар!
И тут же повторно:
— Байхунга-а-ар!
Именно вот такое повторное, многоголосое, с протяжкой в конце звучание священного клича и веселит душу, объединяет людей, напомнив об их общем долге, и словно бы прибавляет им сил.
Красиво, мощно прозвучал на берегу Асылыкуля мощный призыв к сплоченности и отваге. Взволнованные им юноши скакали некоторое время в сосредоточенном молчании, потом перевели коней на легкую рысь, чтобы не притомить, и начали перекликаться. А когда поехали шагом, вовсю разговорились и даже о чем-то заспорили, забыв, куда и зачем едут.
Канзафар, почувствовавший себя настоящим турэ, оглянулся, прикрикнул:
— Хватит вам! Чего не поделили?
— А тебе-то что? — отозвался один из парней. — Не суйся, куда не просят.
— Перестаньте, я вам говорю!
— Не ори! Не возле отца стоишь!
— Ты отца не задевай! У тебя еще под носом для этого не высохло, — кинул Канзафар, распаляясь.
— А у тебя высохло? — оскалился парень, затеявший перепалку с ним.
Канзафар покраснел от злости. Ощущение власти, заслонившее давешнюю обиду, на миг уступило место растерянности. Но нет, он не допустит, чтобы его опять унизили. Канзафар выпрямился в седле и закричал:
— Байхунга-а-ар!
Однако клич прозвучал на этот раз некстати, как слово «бисмилла» в разгар веселья, и никто не подхватил его, не повторил.
Привстав на стременах, Канзафар обернулся назад, крутнул плеткой над головой.
— Вы что, не слышите? Байхунга-а-ар!
Егеты вяло повторили клич, получилось не так зычно, как на берегу Асылыкуля, тем не менее Канзафар мог считать, что добился своего — последнее слово осталось за ним. Дабы утвердить успех, он, дернув поводья, поторопил коня, и егеты последовали его примеру.
Остальную, часть пути проделали без происшествий. Переночевав возле степной речушки, к середине следующего дня подъехали к паромной переправе через Агидель.
Паромщик, глянув на приближающихся всадников из-под ладони, пренебрежительно махнул рукой и скрылся в своем шалаше. Кто-то должен был, спешившись, переговорить с ним насчет переправы на другой берег. Канзафар и здесь повел себя так, как подобает истинному турэ, сам к шалашу не пошел, послал конопатого Карная. Карнай вернулся с неприятной вестью:
— Паромщик сказал — не перевезет. Нет, говорит, на то разрешения.
Однако весть эта не обескуражила Канзафара, необходимость продолжать переговоры даже доставила ему удовольствие: ведь он, как настоящий турэ, послал парня с поручением, тот, вернувшись, доложил честь по чести, какой получил ответ, теперь можно опять послать его же или кого-нибудь другого и с важным видом опять выслушать ответ… Он испытывал сейчас чувство, давно знакомое его отцу, — чувство собственной значительности. В такой вот момент и познает человек, сколь приятна власть.
— Иди, — сказал он Карнаю, — узнай, кто дает разрешение.
Карнай безропотно выполнил поручение, снова сходил к паромщику.
— Он говорит — переедете, коль разрешит ханский стражник.
Канзафар вошел во вкус, игра эта ему нравилась все больше. Да и как же иначе, если ты можешь гонять туда-сюда сверстника, с которым вместе рос, вместе охотился, перед которым, случалось, даже заискивал!
— Узнай, где этот самый стражник.
На этот раз Карнай к шалашу не пошел, ответил сразу:
— Он там, на том берегу.
— Спроси, когда появится здесь.
— Сегодня, говорит, уже не появится. Они, говорит, только с утра тут бывают.
