Крыло беркута. Книга 1 - [82]

7

Иыйын, собственно, уже окончательно расстроился, и народ начал бы разбредаться, если б не это новое неожиданное событие.

Всадники прискакали со стороны Сармасана. Ничего, конечно, не зная о празднике, они побывали в селении, а оттуда во весь опор помчались к Карагастау. Люди, завидев их, встревожились. Уж не налетчики ли какие-нибудь, не любители ли барымты? Все взоры обратились к предводителю племени: в случае опасности он издаст священный клич. Поскольку Субай-турэ молчал, народ несколько успокоился, однако настороженно ждал, что будет дальше.

Всадники влетели на майдан, народ расступился. Доехав до сбившихся в кучку знатных людей, всадники осадили коней, и один из них, должно быть, старший, не отдав вопреки обычаю саляма, закричал:

— Мы — воины Акназар-хана! Кто из вас Субай-турэ? Ты?

Субай, не привыкший к такому бесцеремонному обращению к нему на глазах народа, помрачнел, но взял себя в руки и сказал тоном, каким встречают гостей:

— Я Субай-турэ. Добро пожаловать. Спешивайтесь, гостями нашими будете.

— Мы прибыли по повелению хана…

— Готовы выслушать слово хана со всем почтением…

— Убит мурза Килимбет. Его кровь требует отмщения…

Весь майдан разом охнул и загудел, как улей, в который сунул лапу медведь. Ханский армай привстав на стременах и вскинув плетку, проорал:

— Мурзу убили ваши люди. Повеление хана: выдать убийц! Иначе кара падет на все племя!

На этот раз майдан отозвался негодующими криками. Шум, гвалт, и не понять, кто что выкрикивает. Одно лишь было ясно: народ отвергает обвинение.

Тем временем слуги подвели к Ядкару-мурзе коня, помогли неповоротливому хозяину сесть в седло. Баскак, указав на егетов, с которыми только что разговаривал, объявил:

— Убийцы установлены, вот они! Забирайте преступников!

Егеты попятились, их тут же обступила толпа. Снова взмыли крики:

— Это клевета!

— Не отдадим!

— Они не виновны!

Ханские армаи, размахивая плетками, двинулись к толпе — она сдвинулась плотней, выражая решимость не уступать. Субай-турэ почувствовал, что вот-вот может произойти кровавое столкновение, и, торопливо подойдя к железному билу, предназначенному для подачи сигналов во время состязаний, ударил в него. Армаи остановились, майдан притих.

— Ямагат![64] — воззвал глава племени. — Ненужно горячиться. Акхакалы советуют не доводить дело до кровопролития…

— Пусть выдадут преступников! — потребовал начальник ханских воинов.

— Погоди, не спеши! — осадил его баскак. — Дай им остыть…

— Ямагат! — повторил Субай. — Наберитесь терпения, иначе небольшая беда может обернуться большой. Пусть егеты подойдут ко мне.

Народ опять зашумел:

— Не губи их, турэ!

— Нет на них вины!

— Не отдадим!

— Коль нет на них вины, чего же бояться? — продолжал Субай. — Выпустите их, пусть подойдут…

Видя, что никто не шевельнулся, Субай обратился к самим егетам:.

— Ну, посмелее! Не бойтесь…

Должно быть, не желая, чтобы глава племени заподозрил их в малодушии, и надеясь, что свой своих не выдаст, четверо егетов выбрались из толпы, приблизились к знатным людям.

— Вот и ладно! — сказал Субай. — Вижу, не трусы вы!

— Да, не трусы, — ответил Ташбай. — Но мы не знаем, как быть. Что ты посоветуешь нам, турэ-агай?

— Мой вам, уланы, совет — не навлекать на племя беду, не противиться ханской воле. Раз уж так вышло, вам надо предстать перед ханом. Аллах милостив, и досточтимый наш хан, надеюсь, помилует вас. Коль дело дойдет до крайности, я сам поеду к нему.

Субай помолчал. Молчали и егеты.

— А воспротивитесь — значит, прольется кровь, землю нашу разорят, на ваших отцов и матерей падет проклятье…

— Прав ваш турэ, — подал голос баскак. — Мудрый он человек, верно рассудил. Так и для племени, и для вас будет лучше…

С той стороны, где стояли женщины, послышался плач. Заплакала, запричитала мать Ташбая. И еще несколько женщин ударились в слезы. Субай, пытаясь предупредить всеобщий плач и стенания, прикрикнул на них:

— Замолчите! От слез проку нет. Надо иметь выдержку. Доверимся аллаху…

Плач, однако, не прекратился, а, наоборот, усилился и превратился в безудержные рыдания, когда ханские армаи, окружив егетов, повели их с майдана.

Следом тронулся со своей свитой и Ядкар-мурза.

Народ растерянно стоял на майдане, не расходился, словно никто не решался первым уйти с места, где произошло печальное событие. Люди смотрели вслед уводимым армиями егетам, пока те не скрылись из виду, а затем, сбившись в кучки, принялись обсуждать случившееся, проклиная безжалостную судьбу.

— Турэ велит разойтись, йыйын кончился, — объявил порученец предводителя. — Байги не будет.

К главе племени тоже подвели коня. Вскочив в седло, Субай приблизился было к толпе, хотел, видимо, что-то сказать, но чувствуя, что настроение соплеменников не сулит ничего хорошего, повернул коня и поехал в сторону селения.

— Расходитесь! — прокричал тот же порученец. — Не видите разве — турэ уехал!

Однако люди не спешили разойтись.

Вернувшись домой, вернее — в поставленную на летнюю пору юрту, Субай-турэ долго не мог успокоиться. Томила неясная угроза, нависшая над племенем. Субай был уверен, что его егеты не повинны в убийстве, но не мог понять, зачем баскаку понадобилось обвинить их. И почему так скоро ханские армаи явились искать виновных именно к минцам, к нему, Субаю-турэ? Была во всем этом какая-то загадка, породившая множество вопросов.